Горячее селение Амбинанитело - [15]

— Ты говоришь, — обращается ко мне Джинаривело, — что она красивее деревьев в твоей книге?

— Так мне кажется.

— А мне нет.

Удивительные пальмы, а еще удивительней Джинаривело. Оказывается, простодушному жителю отрезанной от всего мира мальгашской деревни не чужда область эстетического восприятия.

Насыщенные впечатлениями от созерцания чарующих равенал, мы возвращаемся в хижину и снова садимся на прежнее место с канадской книгой в руках.

— А ты знаешь людей племени антананево? — неожиданно спрашивает мой гость.

Разумеется, не знаю. Джинаривело рассказывает тихим голосом:

— Некогда, во времена ховов, господство людей этого племени было суровым и жестоким. Многие бежали в леса и оставались там навсегда. Они превращались в лесных жителей, не таких, как мы. Это были не люди, не звери, не духи. Зла они никому не причиняли. У них были жены и дети. Их потомки по сей день блуждают в чаще, ни с кем не роднятся, никогда не покидают зарослей, и они счастливы. Да, счастливы! Однажды, много лет назад, отец Джинаривело увидел в глубине чащи такого человека и подслушал, как он поет. Пение было удивительное, очень звонкое и славило счастливую жизнь в лесу. Но когда лесной человек почувствовал запах чужого, он замолчал и скрылся. Они всегда скрываются от людей. Тот антананево пел о своей жизни: он ест жирных угрей, ходит по лесу, как по мягкой циновке, деревья улыбаются ему, он знает все вкусные корешки, может всегда петь солнцу, луне и тучам.

Я смотрю на Джинаривело с возрастающим любопытством. С ломаного французского языка он переходит на родной мальгашский и начинает петь. Джинаривело, житель деревни, ненавидящей лес, поет славу лесу! Сломались в нем какие-то таинственные преграды, широко полились сдерживаемые чувства. Джинаривело мечтает. Эти мечты, пожалуй, очень причудливые, самые неожиданные, и на ум приходит странное сопоставление: житель примитивной мальгашской деревни мечтает о жизни еще более примитивной, мечтает о первобытной идиллии.

Джинаривело продолжает петь. И пение сближает нас. Вопреки капризам деревни, он заключает дружбу с человеком, которого увлекла такая же любовь к лесу. Сейчас он мой друг, но меня тревожит мысль, как поступит Джинаривело, когда перестанет теть и опомнится. А вдруг сорвется и умчится, пристыженный, охваченный тревогой?

Пение оборвалось; он не убежал. Лес победил. Джинаривело еще раз смотрит на канадские ели, потом улыбается и говорит, что в его роду существует обычай дарить своим друзьям плоды. Он обещает сейчас же прислать плод хлебного дерева и просит, чтобы я принял все, что он пришлет.

— Все, — повторяет он значительно и уходит.

Долго я остаюсь один. Потом слышу у хижины девичий голос:

— Хаоды? Можно войти?

— Мандрасоа рамату! — откликаюсь я. Это означает, как меня учили, что девушка может войти.

Гостья легкими шагами поднимается по ступенькам (моя хижина, как и все другие, стоит на сваях), и, к моему удивлению, в дверях показывается Беначихина. Эту красивую восемнадцатилетнюю девушку с озорной улыбкой на устах я уже видел несколько раз. От неожиданности я вскочил со стула.

— Беначихина?

Девушка ставит на землю корзину с плодами, которую она принесла. На этот раз лицо у нее серьезное, глаза опущены и нет озорной улыбки.

— Я принесла это для тебя от моего дедушки Джинаривело, — говорит она на ломаном французском языке.

— Джинаривело — твой дедушка?! — спрашиваю удивленно.

— Да, он мой дедушка. — Беначихина смущенно смотрит на меня и не понимает, чему я так рад.

Я подхожу к корзине и делаю вид, что рассматриваю плоды. Полушутя спрашиваю:

— Это все, что послал мне твой дед?

В ее глазах блеснули вызывающие огоньки. Улыбнувшись, она показала великолепные сверкающие зубы.

— Нет, не все, — отвечает, упорно глядя мне в глаза.

— Что же еще?

Беначихина с минуту потешается над моим любопытством, потом отворачивается и показывает на двор.

— Вместе со мной, — говорит она насмешливо, — дедушка прислал мою младшую сестру Веломоди.

В самом деле, у моей хижины, облокотившись о перила, стоит молоденькая девушка. Смотрит на нас и нерешительно улыбается.

— Авиа! Иди сюда! — зовет Беначихина.

Но та не отвечает, покачивает головой и не двигается с места.

Она немного моложе Беначихины, может быть на год, самое большее на два. В отличие от старшей сестры, самоуверенной и сознающей свое обаяние, Веломоди кажется скромным подростком. У нее приятная внешность, но робость производит впечатление какой-то беспомощности.

Беначихина внимательно следит за моим лицом и, вероятно, замечает тень невольного разочарования.

— Смотри! — певуче говорит она, протягивая руки к хлебным плодам. — Две девушки принесли тебе подарок от своего деда — вкусные плоды. Их столько, что будешь пять дней пировать, а ты все еще недоволен!

— А где ты научилась так тонко язвить, рамату? — спрашиваю.

— Не у тебя, великий вазаха!

И, сразу став серьезной, сказала потеплевшим голосом:

— А чего ты хочешь еще?

— Дедушка сказал, что я должен взять все, что он пришлет.

— Тогда бери все!

Случайное движение рукой испугало Беначихину, она одним прыжком очутилась на ступеньках и, как серна, помчалась по двору, разразившись веселым, задорным смехом.