Горы слагаются из песчинок - [46]

— У-ро-дую? — Шеф пораженно обводит глазами рабочих. — Это что-то новое, коллеги. — Взгляд его застывает на парне. — Очень жаль, но лично с вами, мой юный друг, мне разговаривать не о чем. Вам понятно?

— Послушайте, уважаемый, — багровея, кричит ему парень, — если вам так уж нравится, я могу и на «вы», мне плевать… Вам ведь прежде не с нашим братом приходилось общаться. Повыше летали… Правда, с этих высот, насколько я знаю, вас турнули под зад коленкой!

— Не о том сейчас речь, — пытается унять его Мастер.

— А вот и о том. Слава ваша, уважаемый, раньше вас тут была. Уж можете не сомневаться, наслышаны мы о ваших делишках, знаем, что вы за птица.

— Не будем начинать от Адама, — нетерпеливо обрывает его Мастер. — Пускай отменит наказание, и дело с концом.

— Отмени, не упрямься, — примирительно говорит кто-то из пожилых рабочих. — Не убудет тебя от этого.

— Так, значит, к первому мая, ребятки, — улыбается Шеф. — Не забудьте, к первому мая, — повторяет он и, отступив, бесшумно закрывает за собой железную дверь.

— Ну, что я говорил! — взрывается парень. — Я вам сразу сказал!

Шишак бледен как полотно.

— Переделывай не переделывай, а мою он не примет. Знаю я, к чему он ведет.

— А ведь ты, сынок, его лучший ученик. Самый способный. Во всех отношениях, — потухшим взглядом смотрит на Шишака Мастер. — Пошли, ребята. — И мрачно идет к выходу.

Подросток, цепенея, смотрит вслед уходящим рабочим. Он знает: можно успеть еще выскочить на улицу, во двор, забиться в какой-нибудь угол, бежать из этого маслянистого, давящего полумрака, но Шишак, засунув руки в карманы, уже двинулся к нему неторопливыми вихляющими шагами. Двое других застыли на месте. Тихоня испуганно ухмыляется, Гном судорожно двигает кадыком.

— Теперь будет достаточно просто сбить его с ног, приятель. Или врезать разок как следует. На худой конец огрызнуться. Только при всех. При всем народе. При директоре, ясно? — Он выждал и угрожающе добавил: — Решайся. Иначе откинешь копыта, приятель. И девчонка твоя заодно. Не думай, о ней мы тоже не забудем.

Подросток, избегая глядеть на Шишака, косит на железную дверь. Но она не открывается. Все вокруг замерло, как в стоп-кадре, только лихорадочный взгляд Гнома мечется между двумя учениками. Наконец, скрипя зубами, Подросток с трудом поднимает глаза на Шишака.

— Гнида, — отчетливо, громко и почти сочувственно говорит он. — Гнида, — повторяет и наклоняется за промасленной ветошью.

Он изумленно следит за спокойными, уверенными, автоматически точными движениями своих рук: он работает. И, как свою собственную, ощущает беспомощность Шишака, его страх, копившийся годами и пропитавший каждую его клеточку, — сам он уже ничего не боится.

Шишак, еще минуту назад грозный Шишак с жалким видом, озлобленный, отходит в дальний конец мастерской, где все трое, сгрудившись, о чем-то шушукаются. Подросток оглядывается на них, улыбается, работает дальше.

Но вот возвращаются рабочие. На триумфальное их шествие не похоже — они расстроенно шаркают ногами. Мастер с мрачным лицом молча берется за работу. Остальные стоят в нерешительности.

— Ну что, пацаны, — говорит молодой рабочий, — слинял наш директор. Минимум на три дня: на курсах его подковывают. Так вот почему старый хрен-то такой спокойный, — кивает он в сторону железной двери. — Но ничего, это ему так не пройдет.

— Ну ладно, — одергивает его Мастер. — Зачем ребят будоражишь? Обождать надо, а там уж посмотрим, как оно будет. Тремя днями больше, тремя меньше — для такой работы роли не играет.

Подросток скользит взглядом по лицам и снова улыбается: минутное воодушевление. Прогорит, как солома. Как спичка сгорит.

Железная дверь медленно и бесшумно открывается, и на пороге вырастает грузная фигура Шефа. Он самодовольно покачивается, переваливаясь с пятки на носок.

— Беритесь за дело, не откладывая, ребятки. Даю вам отеческий совет, — возвещает он с таким спокойствием, что кровь стынет в жилах.

Все молчат. Шеф невозмутимо стоит в дверях. Наконец задиристый парень не выдерживает и, согнув руку в локте, делает красноречивый жест.

— А это видал, уважаемый?

Мастерская оглашается взрывом хохота. Мастер неодобрительно хмурит брови, но рабочих это не останавливает, они продолжают смеяться.

— Ну, с вами мы еще разберемся, — дождавшись, пока утихнет смех, хладнокровно говорит Шеф. — Это подстрекательство, да будет известно вам, друг мой. Ваши речи и действия нельзя расценить иначе как подстрекательство.

— Расценивайте на здоровье! А вот ваши живодерские действия как прикажете расценить?

— От моего воспитания эти юнцы не подохнут. Зато вас, коллега…

Мастер делает шаг вперед. В поднятой руке Мастера замирает разводной ключ, потом медленно опускается и со звоном падает на цементный пол.

— Не подохнут? Да легче подохнуть, чем вынести твою дрессуру, уважаемый товарищ завпрактикой. Вот ты, к примеру сказать, в полировке, в окраске толк знаешь, а жестянщик, не обессудь, из тебя никудышный. Возьмешься выправить вмятину — только напортишь. Так и с людьми: попадет в твои руки кто — так ты гнешь его, ломаешь, увечишь вместо того, чтобы выправить. И, что хуже всего, ты и сам-то не осознаешь, что творишь. Во всяком случае, так мне сдается…