Горы слагаются из песчинок - [32]

Темные стены кажутся отсюда неодолимой преградой — во всяком случае, для него они неприступны. Ведь он изгой, точнее, принадлежит к категории жалких, а более всего, глупых людей, взявших на себя эту роль добровольно.

Возможно, жизнь его выбилась из колеи временно, это только петля, отступление в его биографии, и все еще может наладиться… Но пока он по этой петле удаляется от прямой и будет еще удаляться и завтра, и послезавтра, и, может быть, еще долгие годы. Между тем каждый день, каждый час и даже минута, если ты не хозяин своей судьбы, кажутся невыносимо долгими… Где уж ему изменить судьбу, когда он и по мелочам-то не может принять решения. Уйти или остаться? Или, может, нажать на кнопку звонка в доме напротив? Он отыщет ее с завязанными глазами и помнит даже, как звонить, чтобы Эстер его безошибочно узнала: два длинных, с коротким интервалом. Наверное, Эстер можно рассказать, чего требует от него эта троица, вечно шушукающаяся за его спиной. Или не стоит говорить ей об этом?

Нужно только перебежать дорогу — двенадцать-тринадцать широких шагов, не больше, протянуть палец к звонку, и девчонка сразу поймет, кто ее вызывает. Это их условный сигнал, о нем, кроме них двоих, не ведает ни одна душа.

Эстер, конечно, узнает звонок, хотя после смерти Отца он ни разу здесь не был. Точно так же, как сам он, хоть сто лет пусть пройдет, не спутает ни с чьим другим звонок Эстер. Узнает в ту же секунду, как только ее палец коснется кнопки. Он в этом уверен, готов поспорить на что угодно, вопрос только в том, не забыла ли его сама Эстер.

Не считая шагов, Подросток бросается через дорогу. Звонок издает мелодичный звук, на мгновение умолкает и снова упрямо звонит.

Во дворе раздаются усталые, тяжело шаркающие по каменным плиткам шаги, слышится мужское покашливание. Подросток бросается наутек. Он мчится к фонарному столбу, что стоит у перекрестка, ему теперь все равно: пусть зальет его свет с головы до ног, пусть узнает его кто-нибудь из знакомых, пусть он наткнется на бывшего своего учителя, который, конечно же, догадается, откуда он так бесславно бежит, — все равно. Только не думать больше об Эстер, забыть ее, отшвырнуть навсегда, как отшвырнула его она. Да, отшвырнула — как еще понимать ее поведение, если условный знак, связывавший их двоих, уже ничего ей не говорит.

Сердце у Подростка бешено колотится. Он выглядывает из-за угла: пока никого. Калитку с ее засовами и цепочками открыть не так просто. Но вот из нее появляется мужчина и недоуменно смотрит по сторонам. Хотя издали узнать его невозможно, это наверняка отец Эстер, кому же еще быть? Он качает головой, захлопывает калитку, и в пустынном переулке снова воцаряется немая, гнетущая тишина.

Мать уже перед телевизором. Обернувшись к Подростку, она мягко кивает.

Он покорно садится рядом и, откинувшись на спинку стула, вперяется взглядом в черно-белое пятно экрана.

Что происходит в фильме, Подросток не понимает. На экране мелькают лица и бессмысленно жестикулирующие человеческие фигуры, слышится быстрая, бессвязная речь. Но через какое-то время действие вдруг наполняется жизнью, и персонажи уже не кажутся заводными куклами: невидимая кинолента доносит до Подростка если и не реальные, то по крайней мере хоть достоверные, правдоподобные судьбы. Он с благодарностью расслабляется, и в сознании будто приходит в движение вращающаяся сцена: безраздельно господствующий на ней герой — собственное «я», которое в последние месяцы поглощало все его внимание, к которому он беспрерывно прислушивался, разгадывал, изучал его, вдруг отходит на задний план, уступая место другим. Он чувствует, что способен забыть о нем. Хотя бы на время.

* * *

Странное дело, будто какой-то мотор заработал в Подростке: он ожил, он подгоняет неторопливо тянущиеся минуты и часы, все более светлые дни и все более долгие вечера. Он безжалостно отгоняет от себя навязчивые, незваные-непрошеные мысли. В руках появилась ловкость, в ногах проворность, спина гнется легко и упруго. Мастер все чаще поглядывает на него с одобрением, замечая, как бережно обращается Подросток с деталями, какими уверенными, почти профессиональными движениями выполняет все более сложные операции, — хвалить он его не торопится, только ободряюще и как бы невзначай похлопывает по плечу. Троица затаилась — вот уже несколько недель они не выказывают никаких признаков враждебности, но по-прежнему избегают Подростка. Молчат.

Пока что он не пропустил ни одного дня. Три раза в неделю — занятия в училище, остальные три дня — в мастерской. Тихоня с Гномом сторонятся его и в училище, но там это Подростка не тяготит. Он не обязан ни с кем объясняться, да и вряд ли кто обращает внимание на их поведение. Без Шишака эти двое совершенно безвредны. А Шишак с ними почти не бывает, он в другой группе, в другом здании. Так что три дня Подросток чувствует себя свободным.

Преподаватели здесь к нему не придираются и не выделяют его из общей массы. Он освоился здесь за несколько недель и даже не думает о возвращении в гимназию. Для здешних преподавателей он не какой-то чудак, неудачник, непонятный и замкнутый подросток, не загадочный случай из области психологии или невропатологии — он такой же, как все, один из учеников, готовящихся стать рабочими. Он здесь не надломленный сын трагически рано скончавшегося районного судьи. Подобных ему в училище много — у кого аттестат подкачал, кто вовсе не закончил школу, не захотел или по какой-то причине не смог продолжить учебу.