Горы поют - [12]

— А все-таки мы его одолели!.. — сказала Маргит.

ИЛОНКА

В воскресенье, утром, Илонка выпорхнула из хаты в беленьком платьице, легкая и светлая, как мотылек. Засмеялась всему, переполненная счастьем. Вокруг было тепло, мягко, как-то шелково, и эта шелковость сама лилась в душу. Всюду, на земле и в небе, сегодня чувствовался праздник.

Отцовская кузница была закрыта. Не стучали цепы на соседских токах. Не скрипели по дороге с поля тяжелые арбы с золотыми снопами. В высокой голубизне радостно сияло солнце, в костеле уже играл орган.

Возле хаты, обложившись щетками и суконками, яростно чистил свои потрескавшиеся сапоги сержант Лошаков, а его товарищ, веселый и добрый Лукич, умывался у колонки, сам качая воду.

— Здравствуй, Лошаков! Здравствуй, Лукич! — с достоинством приветствовала их Илонка, и они, улыбаясь, ответили своей юной хозяйке:

— С добрым утром!

Очень хорошо, когда у тебя есть такие приятели. Все дети Сент-Иштвана признают за Илонкой право гордиться тем, что именно в ее доме живут коменданты, что мать Илонки готовит им завтраки и обеды, а илонкин отец, искусный кузнец Штефан, курит каждый вечер с комендантами ароматные табаки и беседует с ними, как с братьями.

Чаще всего отец беседует с Лукичом, вот с этим самым Лукичом, который сейчас зовет Илонку, чтобы шла качать ему воду.

Подбежав к колодцу, Илонка с увлечением берется за теплый железный рычаг. Ее черные глазенки горят, лучатся. Она готова целое озеро добыть из земли для Лукича! Свежее, родниковое, чистое… Пусть бы смыл те рубцы, что легли у него через всю грудь. Но их не смоешь: это от швабских осколков. Кто знает… может, лютые осколки летели прямо в сердце Илонки, но Лукич своей грудью преградил им путь.

Ранней весной, когда война еще буйствовала в самом Сент-Иштване, Илонка, сидя вместе с другими в глубоком бункере, видела однажды, как упал замертво почти на пороге их убежища неизвестный советский солдат. Он был чем-то очень похож на Лукича. Позже его, насквозь иссеченного осколками, похоронили в центре села в братской могиле. Теперь там густо растут цветы, посаженные сент-иштванскими девушками.

Отбушевало, затихло… Вот уже несколько месяцев не содрогается от бомб зеленый Сент-Иштван, не жужжат во дворах смертоносные осколки. Отец Илонки уже давно застеклил выбитые окна, Лукич смело намыливает свои затвердевшие, крепко стянутые рубцы. Прекрасно жить без войн!

В воскресенье Лукич, так же как и отец Илонки, умывается очень старательно, густо намыливаясь раз и другой, набирая полные пригоршни воды, — брызги упругим дождем разлетаются от него во все стороны. Потом, удовлетворенно крякнув, он долго пилит себя армейским полотенцем, растирается и так и эдак до тех пор, пока его загорелое, испещренное глубокими бороздами лицо не становится тугим и красным, как перец.

— Хорошо, Лукич?

Илонка, задрав головку, смотрит на него, как в небо, — счастливо и ясно.

— Хорошо, хорошо, дочка… Постаралась.

— Что такое «по-ста-ра-лась»?

Вместо ответа Лукич легко щелкает девчурку по лбу. Баловница рада. Орган гудит.

По улице идут и идут крестьяне к костелу. Степенно кивают в сторону штефанового двора, приветствуя комендантов. Никогда еще бедный двор простого кузнеца не знал такого уважения.

Илонка вырастает в собственных глазах.

Пожилые хозяева приветствуют раньше Лукича, потом уже Лошакова. А румянощекие девчата, наоборот, прежде всего замечают молодого сержанта. Спотыкаясь на ровном месте, они натягивают свои пестрые шали до самых бровей и проходят, раскрасневшись, как сквозь пламя.

Илонка знает, почему им так жарко. Когда в праздники, после обеда, сентиштванцы собираются внизу, у графского озера, на танцы, каждая девчина явно хочет, чтобы с нею танцовал Лошаков. А он никому не отдает предпочтения и танцует только со своим автоматом, нежно обняв его, как девушку. Все весело смеются солдатской шутке, и только сам Лошаков не смеется. Он как-то умеет шутить серьезно.

Лукич совсем не танцует, да это и не удивительно. Ведь он не парубок, у него дома есть своя восьмилетняя Илонка, только зовут ее как-то чудно: Аленка. В свободное время Лукич работает в кузнице, как отец Илонки. Стиснув зубы, они молча куют в два молота раскаленные лемехи и сошники. А после работы говорят о хозяйстве, о земле и виноградниках, которые раньше были графскими, а теперь нет. Когда их распределяли, мама отказывалась брать панское: ей кто-то наговорил, что как только советские коменданты уйдут из Сент-Иштвана, так все опять повернется по-старому. Лукич смеялся, слушая мамины страхи. А папа успокаивал ее в тот день такими словами: «Бежика! Кто же нас повернет к старому, если мы все хотим нового? Графа тебе нечего бояться: будапештские парни надежно засадили его в тюрьму как государственного преступника, салашиста и палача. Я знаю, ты скажешь, что какие-нибудь наследники графа могут появиться из-за границы. Э-эх!.. Если до чего-нибудь такого дойдет, то все мы, честные мадьяры, станем здесь комендантами и поговорим с ними своим языком!» Вот так рассудил папа. Мудро и просто. Теперь все идет к лучшему.

Из бункера уже доносится влажный, терпкий запах молодого вина. Сегодня литься ему рекой: сегодня будет отмечен сбор первого послевоенного винограда. В такой день даже маленькая Илонка должна пить вино!..