Горы и этажи - [7]
Не выдержав, Ваня вскакивает с дивана, расталкивает чьи-то большие колени, бежит в кухню, где бабушка готовит ужин, кричит в восторге:
— Там телевизорик, баба! И там, оказывается, Алеша и все остальные! Иди смотреть! Мама, жаль, в театре…
Торопливо прокричав необыкновенную новость, он несется обратно в комнату, полную чудес. Место его занято, но Вова, тот, что черный и веселый, подхватывает его к себе на колени. Не спуская глаз с экранчика, на котором Алеша и его товарищи вытаскивают лодки на берег, Ваня гладит рукой немного колючую щеку того самого Вовы, который на экране подталкивает лодку. Чудеса, чистые чудеса!
— Мяса в тебе, брат, маловато, — раздается над Ваниным ухом голос Вовы. — А жиру так ни на копейку.
От избытка чувств, до краев переполненный удивлением, Ваня гладит Вове то одну, то другую щеку и не подозревает, что легкое прикосновение его руки вызывает у двадцатипятилетнего парня странное ощущение: ему и смешно и жалко почему-то.
— Потолстеть надо, Ванька, слышишь? — тихонько говорит Вова. — Что ж макароной-то быть? — С любопытством, с потеплевшим сердцем он рассматривает украдкой детское ухо, освещенное лучом от киноаппарата, тонкую шею, чувствует под рукой худые плечики: ишь ты, человечек!
Все это было вчера, а сегодня Ваня давится манной кашей и уверяет бабушку, что уже съел двадцать шесть ложек. Аппетит у Вани скверный, да ему еще и очень некогда. Скорей надо забраться на антресоли. Там можно сделать темноту, закрыв дверцы с обеих сторон, и вдруг очутиться где угодно: в крепости, в пещере, в глубоком ущелье.
По десять раз в день Ваня с ловкостью обезьяны взбирается по стремянке на антресоли и там превращается в капитана, в космонавта, в охотника, в самого главного командира, в рыцаря Дон-Кихота, в Буратино и даже в Карабаса Барабаса. Тогда он рычит и бушует на антресолях — ловит Буратино и его друзей. Припасены у него и ружье, и кортик, и пистолет, и необходимейшие вещи на свете — веревки и палки. И только одного нет на антресолях: мальчишек. Ни Коли Быхова, ни Сережки Богданова, ни Вовы Соловья, ни Виталика. Это колоссальный недостаток прекрасного места — антресолей. Но тут уж ничего не поделаешь: не привезли с собой в Ленинград мальчишек — такая жалость!
Но зато и акваланг и ласты у него самые настоящие. Правда, акваланг болтается у него на шее в виде ожерелья, а ласты он таскает под мышкой. В каждой из них поместится пять Ваниных ступней — ласты-то Алешины, поэтому иначе чем под мышкой или прижимая рукой к животу носить их нельзя, но от этого акулы боятся его не меньше. Победив с десяток акул, Ваня приоткрывает дверцы, которые выходят на кухню, и смотрит на макушку бабушки, стоящей у газовой плиты. Внезапно над своей головой бабушка слышит Ванин голос:
— А если очень-очень попроситься, то пустят с первого класса?
— Куда попроситься? — Бабушка переворачивает ножом котлету и поднимает голову. Теперь Ване видно не макушку, а раскрасневшееся бабушкино лицо.
— С дикими дверями.
— Это в юннаты в зоопарк? Нет, Ванюша, с первого класса не пустят.
Ваня разочарованно вздыхает. А он-то надеялся: как приедет в Ленинград, так и станет юннатом в зоосаду и будет там играть с медвежатами, с львятами или хоть с какими-нибудь пеликанчиками.
— И вообще предупреждаю, — говорит бабушка, — такого, как в прошлом году, не будет. Тогда было лето, а сейчас поздняя осень.
Прошлым летом, когда мама Ната приезжала с Ваней в отпуск, Ваня извел бабушку зоосадом. Такой непоседа, он по полчаса стоял неподвижно у водоема, дожидаясь, когда покажется из воды тюлень. Бабушка томилась На скамейке.
— Вся штука в том, — объяснял ей Ваня, — что тюлень выскочит до половины, а потом опрокинется назад да сам через себя и перевернется!
— И сколько же тюленьих курбетов тебе надо посмотреть? — устало спрашивала бабушка. — Сто курбетов?
Как ни хотелось Ване, но не пришлось ему сразу пойти в зоосад. Куда там! Ведь через два дня после приезда Ваня пошел в школу.
Она совсем не такая, эта ленинградская школа, как та, в поселке на горе. Ехать на автобусе в нее не надо. Надо перейти улицу, пройти через два двора — и ты у дверей школы. Ходьбы пять минут. Но бабушка провожает его каждое утро. Чтобы Ваня сам не переходил улицу. По улице мчится трамвай и много-много машин, грузовых и легковых. Класс большой, светлый, на окнах цветы, на стенах висят картины и всякие расписания. Ребят в классе примерно столько же, сколько в той школе. Ваня сидит на первой парте тоже с Богдановым — надо же! — но не с Сережей, а с Витей. Парта удивительно просторная. Ваниным локтям совсем свободно. Сначала Ваня с опаской косился ка Витин локоть: все-таки Витя тоже Богданов. Но острый ли у этого Богданова локоть, так и не узнал. Учительница старая, седая.
Голос у нее гораздо тише, чем у Галины Ивановны, даже сравнить нельзя, но слышно ее почему-то лучше. Больше всего Ване нравится в этой школе, что учительница на них совсем не кричит. На переменах не очень-то уютно. Столько толчется в коридоре ребят, что, того и гляди, тебя свалят с ног. Во двор не выскочишь — на просторе побегать: во-первых, их класс на втором этаже, во-вторых, у школы вообще нет двора, а сразу улица. Вместо беготни во дворе на переменах ходят по коридору парами. Очень бы это было скучно, если б не глазеть по сторонам и не болтать с мальчиками.
