Гортензия в маленьком черном платье - [6]

Гортензия будет дуться.

Будет бить посуду и светильники, кидаться книгами и тапочками.

И в его голове реальность рассыплется в пыль.

Гортензия хлопнет дверью и уйдет к Елене. Она все чаще скрывается у нее, когда они ссорятся.

Он нервно постучал пальцем о край парты.

«Я не знаю, что с нами происходит, между нами всё в трещинах, мы словно по паутине ходим».

– Жить с Гортензией так утомительно, – вздохнул он.

– Ну так надо было выбрать корявую уродину, но чтобы тебя обожала. Она бы не стала тебя доставать! Если хочешь, я тебе скажу: у тебя нет возможности самореализоваться. Эта девушка, она… она больше, чем реальность.

Гэри ничего не ответил. Он знал, что Марк шутит, но знал также, что тот очарован Гортензией. Все вокруг были очарованы Гортензией.

Пинкертон продолжил лекцию:

– Вы помните слова Нади Буланже по поводу композиции? Когда она говорила, что надо слышать и смотреть, слушать и видеть. Но внимание! Можно ведь слушать и не слышать, смотреть и не видеть. Так что сосредоточьтесь и будьте очень внимательны к тому, что делаете.

По залу пронесся подобострастный гул. Пинкертон выждал время, чтобы внимание достигло своего апогея, и вперил палец в небо.

– Когда вы сочиняете музыку, будьте естественны и свободны. Не старайтесь казаться кем-то, кем вы не являетесь. Не бойтесь ошибиться: только через ошибки вы найдете то, что способны сказать именно вы. Если, конечно, вам есть что сказать…. Ищите, пробуйте, пытайтесь. Ищите неожиданное. Однажды Надя Буланже спросила у Стравинского, смог бы он написать пьесу исключительно ради денег, и тот ответил: «Нет, не смог бы, у меня не было бы аппетита этим заниматься, слюнки-то не потекут…»

Профессор повторил, словно пережевывая фразу во рту:

– Слюнки не потекут…

В голову Гэри вновь ворвалась Гортензия. «У меня аж слюнки должны течь, вот так мне должно хотеться работать. А иначе ничего не получается». С тех пор как она оставила работу в «Гэпе», она сидела дома, делала наброски, читала газеты и журналы, что-то вырезала, придумывала стили одежды «Первое свидание», или «Как охмурить парня таким образом, чтобы он не понял, что его охмуряют», или же «Как раздавить гадючку, притворяющуюся подругой». Она тремя разными способами составляла между собой вырезки, потом внезапно улетала куда-то, хлопнув дверью. Убегала за «пищей» для своего блога, словно ей нужно было срочно накормить голодного зверька. Фотографировала всякие интересные детали, потом выставляла их и комментировала на своем сайте Hortensecortes.com. Она рисовала силуэты, намечала тенденции, одни отбраковывала, другие заслуживали пометку «годится». Годится: парка на короткое муслиновое платье. Не годится: кожаная куртка и мотоциклетные ботинки. Годится: большие мужские часы, выглядывающие из рукава, и никаких больше украшений. Не годится: ожерелье из жемчуга, большие серьги и кольца на каждом пальце. Она находила фотографии безвкусно одетых девушек, постила их в своем блоге, перечеркивала жирным черным крестом и прилаживала им другую одежду, меняла прическу. Черты лица она с помощью фотошопа делала размытыми, чтобы жертвы не узнали себя. Эта рубрика имела бешеный успех. Ее даже печатали в субботнем выпуске «Нью-Йорк Таймс». Каждая девушка втайне мечтала, чтобы Гортензия Кортес перечеркнула ее большим черным крестом, а потом трансформировала силой своей магии.

«Не существует некрасивых женщин, есть только ленивые женщины*, – утверждала Гортензия. – Работайте, изобретайте, будьте безжалостны к себе».

Она задружилась с гримершей, работающей у Бергдорфа Гудмана, и выдавала советы, рекомендовала или ругала тот или иной карандаш для глаз, пудру или тональный крем, высмеивала тон лака для ногтей. Подобно пифии, она раздавала вердикты, и их тут же подхватывали жадные фанаты, которыми она вдохновенно помыкала. Высмеивала их, унижала, издевалась. Но количество подписчиков с каждым днем росло. «Вот видишь? Вежливость ничего не стоит», – уверяла она Гэри, когда он пытался немного смягчить ее необузданный нрав. Она к тому же возвела в принцип отказ от размещения в своем блоге рекламы, поскольку хотела остаться свободной.

Чтобы слюнки текли.

Она ездила на ярмарки в Бруклин, на Бродвей. Привозила оттуда всякую рвань, которую потом превращала в изысканные шмотки, фотографировала и выставляла в блоге.

Спускалась в Даунтаун, подхватывала новую идею в магазине Opening Ceremony на Говард-стрит, бродила по китайскому кварталу, покупала куски ткани, которые потом скрепляла, закалывала, резала. Со всех ног, с полным ртом иголок неслась к Елене Карховой. Показывала ей результат. Теребя прядь волос, ожидала вердикта. Нервно постукивала ногой. Спускалась вниз, все переделывала, поднимала складку, смягчала линию бедра, вновь бежала вверх по лестнице, выискивала возглас одобрения в глазах своей наставницы, возвращалась, стуча ногами по плинтусам. Бросала карандаши, выплевывала булавки, отбрасывала рукой ножницы, вопила: «У меня ничего не получается и никогда ничего не получится, время идет, а я просто стул…»

Доставала синюю пудреницу, пудрила нос, смотрела в зеркальце. Пыталась изобразить улыбку.