Горсть света. Часть 1, 2 - [197]

Лишь уходя, холодно распрощавшись со всеми, кто еще вчера заискивал и старался услужить, Катя вдруг, случайно или не случайно, увидела директора почти на пороге отдела, ею покидаемого. Уж она было открыла рот высказать что-то укоризненное своему давнишнему шефу, но он сам быстро подошел к ней, поцеловал в щеку и сказал Почти со слезами на глазах:

Mein liebes Kind, aber was kann ich denn dafiir! Jedoch, nicht verzweifeln, mein Kind! Es wird sichmal Wieder was umdrehen![134]

А еще через несколько дней Николай Иванович торопливо говорил ей по телефону, чтобы она «свернула» занятия с японцами.

Скажите, что вы сейчас очень заняты. Или больны. Это пока, временно. Будьте здоровы. Если понадобится, позвоню сам.

Однако «надобности» в ней, по-видимому, больше ни у кого не было, и длилось это долго. У Рональда кончился курс в одной академии и заканчивался временный курс в другой. Институт усовершенствования свертывал работу на летний сезон. Супруги взяли детей, увезли их в глухой уголок Ивановской областной, прожили они там, в деревне, на грибах, ягодах, лесной дичи, рыбе и дешевом молоке. Притом и до отъезда в деревню, и в долгие месяцы деревенской идиллии они каждую ночь ждали гостей. Однако те так и не явились. В конце концов Катя махнула рукой, сказала себе «будь что будет» и предалась мирным сельским радостям — купанию в кристально-чистой Шерне, долгим пешим прогулкам и занятиям с детьми.

Как-то перетерпели и зиму... Пошел 1939-ый. Кто-то доставал переводы, их делали от чужих лиц, ибо это были все технические тексты, например, полный проект организации крупного молочного завода. Рональд перевел его с датского. А обширный труд японского профессора о возделывании риса перевела Катя, и он вышел в свет от имени какой-то мифической переводчицы...

В какое-то весеннее довольно хмурое утро прозвенел телефон. Совершенно будничным, скучным тоном заговорил с Екатериной Георгиевной шеф ее институтского отдела:

— Товарищ Кестнер, а почему, собственно говоря, вы так упорно игнорируете ваши служебные обязанности?

Готовая ко всему, «товарищ Кестнер» все-таки несколько опешила и не сразу нашлась, как держаться.

— Короче, товарищ Кестнер, прошу Вас прекратить это дезертирство и завтра к 10 утра быть на Вашем рабочем месте. Это приказ директора института, академика В.

— А как насчет... прежнего приказа?

— Послушайте, не надо задавать лишних вопросов руководству. До завтра, Екатерина Георгиевна!

Пошла было обычная, не слишком напряженная, привычная и даже чуть скучноватая (после всех головокружительных взлетов и захватывающих дух падений) полоса бытия, но с осени стало очевидным, что Европа стремительно движется к войне за перекройку и перелицовку карты нашего полушария...

А однажды в «Вечерке» снова появилось объявление: «Корреспондент японской газеты «Токио синбун» нуждается в уроках русского языка». В тот же вечер позвонил, как ни в чем не бывало, Катин старый знакомец Николай Иванович. Катя сделал вид, будто не узнает его. Тот был вынужден даже напомнить, откуда он.

— Мы просим вас, Екатерина Георгиевна, позвонить этому корреспонденту и назначить наиболее приемлемые для вас условия. И когда пройдет несколько занятий, мы с вами... увидимся. Там же, где обычно... В беседах с ним постарайтесь коснуться, как в тех кругах оценивают события вокруг Финляндии.

Ибо уже улетел из Москвы фон Риббентроп, обласканный Сталиным, прошла кампания в Польше, когда мы «освобождали» единоутробных братьев, а попутно наводили германскую люфтваффе на польские объекты с помощью наших западных радиостанций. И войска наши перебрасывались из Польши к советско-финской границе. Тон статей в «Правде» был уже военный. После заметки, где маршал и будущий президент Финляндии Маннергейм был назван шутом на троне, оставалось только скомандовать артиллеристам: «Огонь!» «Казусом белли»[135] послужил выстрел в Майниле. Наша армия с перевесом сил пятикратным двинулась на линию Маннергейма и на несколько месяцев там завязла. Каждый километр продвижения обходился в тысячи жизней. В той Военной академии, где Рональд был членом кафедры иностранных языков, командиры с любопытством рассматривали неведомые им доселе миномет и автомат «суоми». На первых пробных стрельбах из миномета в час командирской учебы было немало шуток по поводу чужой «самоварной техники». Дорого нам стало первоначально пренебрежительное отношение к этому «самовару»! Да и автомат на самых первых порах приживался туговато — казался малоэффективным, расточительным. Тем временем Ежичку взяли в армию, притом прямо на финский фронт, со второго курса Института химического машиностроения...

А сам Рональд Алексеевич Вальдек неожиданно был вызван к декану Института усовершенствования. После короткого предисловия, очень лестного для самолюбия молодого педагога, ему было предложено провести курс в очень ответственной группе, точнее в двух группах факультета Особого назначения для работников НКВД СССР. Рекомендует Вальдека сам Институт усовершенствования. Факультет дал предварительное согласие на эту кандидатуру преподавателя. Предмет — особый курс русской литературы и вспомогательный курс русского языка.