Горшок черного проса - [24]

«Ницше за твои слова расцеловал бы тебя прямо в немытую рожу и даже не вздрогнул бы от омерзения…» — со злостью, подумал Найденов, а Жилин, словно уловив его настроение, поспешил сменить тему разговора:

— А что, вашбродь, хорошую я тебе вестю сообщил насчет войны?

— Да, Егор Власыч. Но видно, что затеяно все по большому счету.

— Ты, вашбродь, если все хорошо будет, за меня словечко замолви. Ты скажи начальству своему, что я завсегда душой был ваш, что собою рисковал, а помогал вам, спасал!

— Скажу, Егор Власыч.

— Уж ты посодействуй, вашбродь, мне при законной власти, когда она придет. Я бы дело здесь поставил с размахом, широко. Все Пермское бы работало не поодиночке, а в одной, значит, упряжке… Эх-ма… — Он сжал бороду в кулаке.

— Посодействую, Егор Власыч, — обещал Найденов, а сам думал, что вряд ли будет стараться для этой гориллы; если же что и сделает, то лишь после того, как вырвет обратно из его лап все свои деньги, золото и драгоценности, которые он обменял у Жилина в течение прошлых лет на муку, соль, сахар, мануфактуру и боеприпасы.

Только теперь ему стало понятно истинное лицо Жилина и его планы. Нет, не только из чувства благодарности за спасение от расстрела помог он Найденову с женой добраться до Пермского, втайне от сельчан приютил у себя, а затем укрыл в зимовье в горах, где они живут и по сей день. Сколько уже отдал ему Найденов золотых рублей, дорогих камней и колец… Впрочем, Жилин, наверное, не постеснялся бы даже ценой жизней Найденова и Наташи забрать все это одним разом, если бы не ждал страстно возврата белых, не рассчитывал на поддержку Найденова. Вот почему тот мог чувствовать себя в относительной безопасности, особенно сейчас, когда начался конфликт на КВЖД и явственно предполагались большие перемены.

А Жилин, словно в подтверждение этих мыслей, становился все словоохотливей, все угодливей и щедрей.

— Вашбродь, — говорил он, — я все для тебя припас: и мучицы, и маслица сливочного, и сахара. И порох есть, и соль. А это от меня супружнице вашей. Конфеты. Деньги? Что ты, вашбродь, никаких денег! Что для меня деньги! Вот еще платок для супружницы вашей, Натальи Ксаверьевны!

Может быть, всему виной было выпитое, а может быть, сильнее хмеля будоражило душу, возвращало в прежнее состояние так давно ожидаемое известие о нападении на Советы, но стал Найденов менее сдержанным, более самоуверенным и даже заносчивым по отношению к Жилину, чего, впрочем, тот или не замечал, или принял как должное.

— Я заплачу за все! — сказал Найденов. — И хорошо заплачу! Ты ведь знаешь, что я пока еще пла-те-же-способный!

— Не обижай, вашбродь. Сегодня я ничего не возьму. Ни полушки. Я и раньше бы не брал с тебя, вашбродь, но ведь надо было на что-то для вас покупать и припасы, и одежку, и мануфактуру, и обувь, и продукты. Я уж не считаю газеты там и книги разные лекарства и все остальное. Или взять, к примеру, машинку швейную. Я так понимал, что Наталье Ксаверьевне трудно без этого дела, ну и думаю: найду, чего бы это ни стоило. И нашел.

— А что, Егор Власыч, — перебил его Найденов. — Не забыл еще, как хотел тебя съесть сумасшедший? Помнишь — в камере? В хабаровской тюрьме?

— Помню, как не помнить, — отозвался с хмельной ухмылкой Жилин. — Он ведь обезумел… рычит, глаза горят, жадно на меня глядит… Говорит, я тигр, а ты козленок. А потому, говорит, я тебя сожру. Я ему: ну какой же я козленок? Человек я! Погляди хорошо. А он свое: я тигр, ты козленок, и я тебя сожру! Услышал я это, и оторопь меня взяла. Всякое, вашбродь, в жизни видел, даже тигров. Идешь, бывало, по тайге, дикость кругом, глушь. Смотришь — там кости, там кости. Значит, тигр пировал. Следы его увидишь, а иногда и самого. Только тигр-то не нападает на человека, ежели тот его не преследует. Так вот, увидишь следы, и в сторону стараешься уйти и даже сам про себя приговариваешь: я тебя не знаю, и ты меня не трогай. И вроде бы он тебя понимает. А в камере-то этот без всякого понятия!

— Ну а ты что же? — спросил Найденов, хотя знал эту историю во всех подробностях.

— Ну а што? Растерялся поначалу, понятно. А все одно убеждаю его потихоньку. Не козленок, говорю, я: видишь, рогов нет, хвоста тоже нет, и лицом, посмотри, в козла не вышел. Ну и што, говорит, из того, что ты не козленок, а я не тигр. Все одно, говорит, я тебя съем. А чтобы одежда ему не мешала, он меня, вашбродь, стал заставлять раздеваться. Ну что тут делать? Убить-то я бы его одним махом убил, сами видели: человечишко-то был тщедушный. Но, думаю, удави я его, кто со мной разбираться в такое время будет. И опять же — кто он такой? М-да… Вот тут-то и пришлось башкой поварить. Стучать надзирателям бесполезно. Тут на меня вроде как озарение нашло. Согласен, говорю, жри меня! Хоть сейчас, говорю, буду раздеваться. Только вкус-то какой, говорю, во мне будет без соли. А у тебя соли нет. Потерпи, говорю, немного, вот придет скоро начальство, ты у них соли-то и попроси. Задумался он, странным и тихим стал. И знаешь, вашбродь, согласился! И правда, говорит, какая это еда без соли. И позволил мне не раздеваться, чтобы я не мерз. Ну, а потом што? Ждал он это, ждал до тех пор, пока вашбродь с солдатами в камеру не нагрянул. Помнишь ведь, вашбродь?