Городские легенды - [117]

Ужас булавочными уколами прошелся по моей спине, пока я перечитывала первый абзац. Жертва, Грирсон. Ее звали Маргарет.

Я свернула газету, встала и направилась к почте. Когда я вошла, никого, кроме Франклина за его конторкой, не было.

— Женщина, которая умерла вчера ночью, — сказала я, не дав ему даже поздороваться. — Маргарет Грирсон. Директор клиники для больных СПИДом. У нее тоже был здесь ящик?

Франклин кивнул:

— Ужас, правда? Один мой знакомый говорит, без нее вся клиника развалится. Господи, только бы там ничего не изменилось. Человек шесть моих друзей там лечатся.

Я посмотрела на него так, как будто впервые увидела. Человек шесть друзей? И вид у него такой грустный, как будто... «Господи Иисусе, — подумала я. — Уж не голубой ли Франклин? Неужели он правда по доброте душевной предлагал мне помощь, а вовсе не собирался оседлать мои старые кости?»

Я протянула руку через конторку и положила ладонь ему на плечо.

— Никто не позволит, чтобы там все пошло к черту, — сказала я ему. — Эта клиника слишком важна.

Он посмотрел на меня с таким изумлением, что меня тут же с почты как ветром вынесло. Что это я, черт возьми, делаю?

— Мэйзи! — крикнул он мне вслед.

Я чувствовала себя последним дерьмом, наверное, оттого, что плохо о нем думала, но остаться все равно не могла. И, как всегда в таких случаях, когда дело начинает принимать трудный или странный оборот, я последовала своему любимому правилу: сбежала.

Я шла, куда глаза глядят, и думала о том, что узнала. Значит, та записка была не для меня, она была для Грирсон. Маргарет, да, только Маргарет Грирсон, а не Флуд. Не мне. Просто письмо попало не в тот ящик. Не знаю, кто его туда положил и как он узнал, что должно было случиться в ту ночь, но кто бы он ни был, перепутал он все просто шикарно.

Лучше бы это была я, думала я. Лучше какая-нибудь неудачница из Катакомб, чем такой человек, как Грирсон, которая делала нужное дело. Когда все время слышишь, как тебя называют неудачницей, поневоле начинаешь в это верить. Я поверила, точно. Но это вовсе не обязательно так.

Наверное, у меня случилось то, что в старых книгах, я читала, называют епифанией. Все сошлось, все обрело смысл, кроме одного: что я делаю со своей жизнью.

Я снова развернула газету. Внизу страницы была фотография Грирсон: один из тех снимков, которые всегда хранятся в архивах на случай, если надо будет написать о ком-нибудь важном и ничего более подходящего не подвернется. Его вырезали из фотографии покрупнее, где она была заснята в тот миг, когда разрезала ленточку на церемонии открытия новой клиники, всего несколько месяцев назад. Я вспомнила, что читала газетный репортаж об этом и видела фотографию.

— Тебе это уже не поможет, я знаю, — сказала я фотографии, — но мне очень жаль, что это случилось с тобой. Может быть, лучше бы на твоем месте была я, но вышло не так. Здесь я ничего изменить не могу. Зато могу кое-что изменить в своей жизни.

Я оставила газету на скамейке у автобусной остановки и зашагала назад, к офису Анжелы на Грассо-стрит. Я села на стул против ее стола, взяла на руки Рэкси — для храбрости — и рассказала ей все про Томми и про собак, и про то, что без меня они пропадут, и про то, что только из-за них я никогда не соглашалась принять ее помощь.

Когда я закончила, она грустно покачала головой. Вид у нее был такой, как будто она вот-вот заплачет, как в тот раз, когда я рассказала ей самую первую историю, но у меня и у самой было такое чувство, что я вот-вот разревусь.

— Почему же ты раньше мне ничего не сказала? — спросила она.

Я пожала плечами:

— Наверное, думала, что ты их у меня отнимешь.

Я и сама себя удивила. Я не солгала, не попыталась отшутиться. Просто взяла и сказала правду. Ничего особенного, но начало положено.

— Ладно, Мэйзи, — сказала она. — Что-нибудь придумаем.

Она встала из-за стола и обняла меня, я не сопротивлялась. Забавно. Я не хотела плакать, но заплакала. И она тоже. Здорово, когда знаешь, что ты больше не одна. Я была одна с 1971 года, когда умерла моя бабушка, мне тогда было восемь. Я долго продержалась, учитывая все обстоятельства, но в тот день, когда мистер Хэммонд позвал меня к себе в кабинет, я окончательно выскользнула из отрегулированной колеи дневной общественной жизни и стала частью ночного мира.

Я знала, что снова приспособиться к дневному миру будет непросто, может быть, я так никогда и не почувствую себя в нем своей, да вряд ли и захочу. А еще я знала, что мне предстоит нахлебаться всякой дряни и пережить много трудных дней и что, может быть, будет время, когда я пожалею о решении, принятом сегодня, но все равно, вернуться — это так здорово.

Мосты

Она смотрела на удаляющиеся задние огни, пока далеко на грязной дороге машина не свернула за поворот. Два красных огонька мигнули на прощание, и она осталась одна.

Щебенка захрустела, когда она переступила с ноги на ногу, осматриваясь. Деревья, в основном сосны и кедры, вплотную подступали к дороге с обеих сторон. В небе у нее над головой звезд было слишком много, а вот света от них, несмотря на все их количество, не хватало. Она привыкла к городским улицам и асфальту, неону и уличным фонарям. Даже в пригородах всегда есть хоть какой-то искусственный свет.