— Коля-я! — кричишь ты, ломая вмиг ставшую хрупкой преграду. — Ко-оля-а!
Протягиваешь руки.
— Ксюша?.. — он удивлённо оборачивается. — Ксюша?! Бежишь навстречу.
Пеннорожденная Афродита, сотканная из мельчайших капелек тумана. Осеннего. Сентябрьского. Тумана-врага. Тумана-друга.
И не надо больше выводить милое имя на скользкой «стеклянной» поверхности. Незачем. Пусть даже у тебя есть пальцы. И руки. И туловище. И голос.
У тебя! Есть! Голос!
Поэтому можно громко и радостно закричать, заорать на всю улицу:
— Ко-оля-а!
— Ксю-уша-а! — Он тоже бежит навстречу. Он плачет, не веря нежданному счастью.
— Любимый…
— Любимая…
Марево со всхлипом раздаётся в стороны, огибая двух целующихся людей, надёжно укрытых, как мушки янтарём, коконом безвременья. Марево-Мара, злосчастный призрак наступающей осени. Инфернальный зародыш, спора, отзвук чужого мира — немыслимого, чудовищного мира, по непонятным причинам выбившегося из накатанной колеи предопределения, зацепившего соседей, вторгшегося на порубежье. Мира, пошедшего вразнос и крутящегося теперь бешеным волчком.
Период — год, место соприкосновения — этот небольшой город, продолжительность — восемь — двадцать часов. Дата — конец сентября.
Осень.
Ты прекрасна, возлюбленная моя…
Туман.
Глаза твои голубиные под кудрями твоими…
Необычное утро необычного дня.
Как лента алая губы твои…
Так не было — раньше. Так не будет — потом.
Но так есть — сейчас.
И уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои…
Счастье и несчастье, слитые воедино.
Это агрессия? Нет, какая ещё, к дьяволу, агрессия?! Вы не правы, и я, возможно, тоже. Правы они — те двое. Ксюша и Коля.
— Я буду ждать.
— Я буду ждать.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!
