Города и встречи. Книга воспоминаний - [8]
Думаю, Елизавета Григорьевна могла придумать про цель засады что-нибудь более убедительное, но не стала этого делать — ведь людям, способным догадаться, что происходило на самом деле, легче было раскусить нелепую ложь, чем правдоподобную (речь не о простодушных читателях).
А на самом деле было вот что. ВЧК готовила провокационный процесс над эсерами. Шли аресты. В Петрограде считали необходимым изловить Шкловского. После того как за ним пришли на Мойку, а он, подойдя к Дому искусств, где жил, учуял это и бежал, Виктор Борисович десять суток скрывался в городе. В это время на него устроили несколько засад (засада на квартире Тынянова, вместе с которым жил Каверин, описана им в неподцензурных мемуарах «Эпилог»[26], издания которых Каверин не дождался). Такую же засаду устроили и на квартире Полонской, где Шкловский прежде бывал, — вот она-то и описана в главе «Виктор Шкловский и Александра Векслер. Обыск и засада». Долго скрываясь от ЧК, Шкловский подготовил побег и по льду Финского залива ушел в Финляндию…
Помилуйте, скажет исторически подкованный читатель, но Шкловский сбежал в марте 1922-го, а не 1921 г.! Да, конечно. Но тут-то мы имеем дело всего лишь с неумышленной ошибкой памяти: со временем в голове Полонской побег Шкловского и тогдашняя городская обстановка связались с Кронштадтским восстанием 1921 г., а вовсе не с процессом по делу эсеров 1922-го. Похоже, что рукопись этой главы Полонская никому из друзей не показала, а уточнить у самого Виктора Борисовича год его побега, если б у нее возникли сомнения, да еще для того, чтобы описать это в мемуарах, она, естественно, не решилась.
Кстати сказать, когда Шкловский прочел первую публикацию воспоминаний Полонской, он их одобрил, однако заметил: «Но меня в воспоминаниях Ваших нет, поэтому мне здесь скучно…» (уже через год он прочел и ее воспоминания о 1920-х гг., где была главка о Викторе Ш.)
Что можно сказать в итоге? Что глава написана зря? Нет, конечно. Ведь в ней есть много живых картинок и деталей той эпохи, важных исторических подробностей, значение которых никак не меняется при замене приведенной мотивации обыска или года — с 21-го на 22-й. Глава остается историческим свидетельством.
Вернусь к заголовкам из рабочих планов Полонской. Упомянутый там Беглец — это, конечно, «Баллада о беглеце», написанная в 1922-м и напечатанная в 1923-м в книге «Под каменным дождем» с посвящением «Памяти побега П.А. Кропоткина». Посвящение было липой, призванной обмануть цензуру.
Несколько слов об истории этой публикации.
В конце 1922 г. в Москве Полонская прочла «Балладу о беглеце» во 2-м Доме Советов своей подруге парижских лет (любившей ее стихи), влиятельной тогда большевичке, члену ВЦИКа Н.И. Островской. Из осторожности она могла читать балладу лишь с посвящением Кропоткину или — объясняя ее сюжет историей побега знаменитого анархиста. Островской баллада очень понравилась, и 13 января 1923 г. она писала автору в Петроград: «А Ваш Беглец у меня до сих пор в ушах не отзвучал»[27]. 17 января Полонская получила из типографии гранки своей второй книги, которую собиралась назвать «Под смертным острием» — в ней было 26 стихотворений 1921–1922 гг. «Баллады о беглеце» среди них не было — включить ее в книгу Полонская не рискнула, хотя несомненно считала своей удачей. Может быть, именно под влиянием восторженного отзыва Н. Островской она решила напечатать балладу с посвящением побегу идеолога анархизма Кропоткина из царской тюрьмы за границу (1876). Но предварительно хотела знать мнение Островской насчет этого посвящения, и та — в ответ на несохранившееся письмо подруги — написала ей 4 марта 1923 г.: «Лизетта, польщена очень, но с П.А. Кропоткиным конкурировать не могу. Не забудьте только проставить на посвящении год побега. Если бы оно не было написано на его побег и если бы написала стихотворение я — я бы его посвятила просто Большевику. Вот все, „что я об этом думаю“»
