Город зеркал. Том 1 - [13]

Он как раз вернулся на палубу, когда на горизонте сверкнула первая молния. Спустя пятнадцать секунд донесся гром, долгий, раскатистый и сочный, будто некий сварливый бог недовольно прокашлялся. Подымался ветер, постепенно переходя в шквал. Майкл отсоединил пластину автопилота и сжал рукой румпель. В следующее мгновение хлынул дождь – теплый и хлесткий тропический ливень, промочивший его насквозь в считаные секунды. Майкл никогда особо не раздумывал насчет погоды. Она такая, какая есть, и если нынешний шторм наконец-то отправит его на дно, что ж, нельзя сказать, что он будет сильно возражать.

Правда? Один? На этой штуке? Ты спятил?

Иногда эти вопросы задавали из лучших побуждений, с искренней тревогой. Его пытались отговаривать даже совершенно незнакомые люди. Но чаще всего собеседник уже заранее списывал его со счетов. Если этого безумца не убьет море, то убьет барьер – плавучее заграждение из взрывчатки, которое, как говорили, опоясывает весь континент. Кто в своем уме станет так искушать судьбу? Особенно теперь, когда уже давно, наверное тридцать шесть месяцев, не видели ни одного Зараженного. Неужели, если тебе на месте не сидится, тебе мало целого континента?

И то правда, но не всегда в основе выбора лежит логика. Часто решаешь нутром. А нутро подсказывало Майклу, что барьера не существует и никогда не существовало. Майкл просто показал средний палец всей истории, всем людям, сотню лет повторявшим: «Только не я, мне с тобой не по пути». Может, это сродни «русской рулетке». Учитывая историю его семьи, есть и такой вариант.

Он не слишком любил вспоминать о самоубийстве своих родителей, но иногда это случалось. Где-то в глубине его мозга, будто фильм, остались события того утра. Фильм, вечно прокручивающийся по кругу. Серые пустые лица, веревки, стянувшиеся вокруг их шей. Тихое поскрипывание этих веревок. Вытянувшиеся тела, обмякшие. Потемневшие от схлынувшей вниз крови пальцы ног. Первой реакцией Майкла было полнейшее непонимание. Он смотрел на тела секунд тридцать, не меньше, пытаясь осознать то, что видит, сложить воедино отдельные слова, вертящиеся у него в голове. Папа, мама, висят, веревка, сарай, мертвые. А затем сознание одиннадцатилетнего мальчишки захлестнул ужас. Он ринулся вперед, хватая их за ноги, пытаясь приподнять, выкрикивая имя Сары, зовя ее на помощь. Его усилия были тщетны, они были мертвы уже не один час. Но он был обязан попытаться. Большую часть жизни я пытаюсь исправить то, что уже не исправишь, вдруг понял Майкл.

Итак, море и его скитания в нем, в одиночестве. Для него оно стало в своем роде домом. А его яхта – «Наутилусом». Майкл взял это название из книги, которую прочел много лет назад, когда еще был Младшим в Убежище. «Двадцать тысяч лье под водой», старая книга в мягкой обложке с пожелтевшими вываливающимися страницами. На обложке – изображение странного аппарата, будто бронированного, помесь между кораблем и танком, который опутывали щупальца морского чудища с одним огромным глазом. Со временем подробности повествования забылись, но этот образ запечатлелся в его мозгу, будто отпечатавшись на сетчатке глаз. Когда пришло время дать имя собственной яхте, после двух лет тщательного расчета и работы, по наитию, имя «Наутилус» показалось ему самым подходящим. Будто все эти годы он хранил его в своем сознании, чувствуя, что оно пригодится.

Одиннадцать метров от носа до кормы, осадка метр восемьдесят, один главный парус, один носовой, от мачты к бушприту, небольшая каюта. Правда, спал он чаще всего на палубе. Он нашел ее на шлюпочной площадке рядом с проливом Сан-Луис, в эллинге, стоящую на опорах. Корпус из полиэфирного пластика, крепкий, но всё остальное в ужасном состоянии. Палуба сгнила, паруса рассыпались, все металлические детали проржавели. Другими словами, это было идеальное поле деятельности для Майкла Фишера, главного инженера по Свету и Энергии, нефтяника первого класса. Меньше чем через месяц он ушел с нефтеперегонного завода, получив деньги за пять лет неиспользованных отпусков. На них он купил инструмент и материалы, а еще нанял людей, чтобы они помогали ему в Сан-Луисе. Правда? Один? На этой штуке? Правда, ответил Майкл, разворачивая перед ними свой чертеж. Правда.

И правда, как смешно после всех этих лет, когда люди пытались раздуть угольки костра былой цивилизации, используя оставшиеся от нее машины, его вдруг охватила любовь к этому самому древнему способу передвижения по морю. Дует ветер, обтекает парус, с одной стороны давление выше, с другой – ниже, возникает сила, которая толкает лодку. С каждым разом он уходил всё дальше от берега, всё дольше, всё безумнее, туда. Поначалу ходил вдоль берега, привыкая. На север и восток, вдоль залитых нефтью берегов Нового Орлеана с его мертвящим запахом разложения и химикатов. На юг, к Падре-Айленд, с его длинными пляжами белого, как тальк, песка. Он становился увереннее и заходил всё дальше. Время от времени он натыкался на остатки былой человеческой жизни – груды ржавого хлама на берегу, атоллы, образовавшиеся из плавающего пластикового мусора, ржавые громады нефтяных платформ, окруженные островами из густого нефтяного отстоя. Но вскоре он оставил позади и это, уходил всё дальше, в безбрежные просторы океана. Вода здесь была темнее, а глубина не поддавалась осознанию. Он ориентировался по солнцу с помощью секстанта и прокладывал курс огрызком карандаша на бумаге. И как-то раз вдруг понял, что у него под килем добрая миля воды.