Город заката - [53]

Мысль Николая Федорова о воскрешении мертвых как предельной цели цивилизации мне представляется великолепной, в то время как все ее сопровождающие писания кажутся бессодержательными. Этот философ не представил мирозданию ничего, кроме одной этой огромной мысли и самого упорства в ней. Как раз на примере Федорова и стоило бы — вместо плачевных попыток выудить из его сочинений здравый смысл — разобрать, как личность, ее упорство и аскетизм способны наполнить сущностью мысль предельно безрассудную, приблизить ее к овеществлению.

Большевики в лице Красина и Богданова, инициировавших научную разработку принципов бессмертия (институт переливания крови, занимавшийся омоложением), приветствовали идею Федорова; была она популярна и среди деятелей искусства, в частности, ею был поглощен Велимир Хлебников со свойственной ему чуткостью к прорыву метафизики в реальность. В самом деле, что человек может придумать более достойного, чем работа, направленная на воскрешение мертвых? Все иные задачи цивилизации едва ли не смехотворны. Воскресить мертвых — вот главная задача. Но как?

И оказывается, что современность нам предлагает если не решение этой задачи, то совершенно реальный к ней подступ. Популяционная генетика как наука о расшифровке всего генетического наследия человечества может скоро поставить себе целью на основе генома конкретного человека расшифровать ДНК всех его предков и, значит, хоть пока и теоретически, обосновать возможность их воскрешения. Мало ли где чьи кости зарыты, где чей пепел развеян. У Бога все живы. И задачу эту для Бога должен исполнить человек. Вот вершина цивилизации. «…Мессия <…> будет знать несколько больше о ядерной физике или микробиологии <…>, — чем мы сегодня», — писал Иосиф Бродский в эссе «Cat's Meow».

Достаточно ли крови потомка, чтобы воскресить предка? Как будет происходить воскрешение мертвых? Нужны ли для этого кости? Как воскреснут те, чье тело было сожжено? Эти вопросы стоят, по крайней мере, перед евреями уже несколько тысячелетий, и последние научные достижения приблизили нас к ответам на них.

Популяционная генетика использует мощнейший современный математический аппарат для построения модели, с помощью которой можно было бы восстановить всю генетическую информацию о предках конкретного индивида. Дело в том, что соматическую часть содержит только около 4 % генома: с ее помощью можно «реконструировать» тело. А остальные 96 %, вполне возможно, содержат необходимые данные, которые позволят расшифровать генетическое содержание всех предков данного человека, подобно тому как аналитическая функция может быть вся целиком восстановлена по значениям в небольшой окрестности своего аргумента. Не исключено, что человечество скоро научится осмысленно читать послание, протянутое нам Творцом через тысячелетия эволюции.

Химик Илья Пригожин получил Нобелевскую премию за ряд выполненных в 1947 году работ, объяснивших существование неравновесных термодинамических систем, которые при определенных условиях, поглощая вещество и энергию из окружающего пространства, могут совершать качественный скачок к усложнению своей структуры; причем такой скачок не может быть предсказан исходя из классических законов статистики. Работы Пригожина в принципе обосновали возможность диссипативных структур приобретать более сложную организацию и таким образом создали научную основу для объяснения возникновения жизни на планете.

В то же время — вне рассуждений о материальном воплощении души — наука задается вопросом о том, что происходит в момент смерти такой сложной с биологической и биохимической точки зрения структуры, как живой организм. Дрозды углерод разнесут по пустырю, по перелетным своим путям. Апельсиновые деревья вознесут его в кроны. Но куда денется энергия, выделяющаяся при разрушении живой структуры? Куда отправятся эти килоджоули? В ноосферу? Или в закат, как мне казалось тогда, двадцать лет назад, на окраине Реховота? В космос? Поступят в недра какой-нибудь звезды? Черной дыры? В пучину межзвездного газа? Каково именно так — горсткой фотонов — кануть в вечность? Как потом интересно будет воскреснуть!

ПО ПУТИ ИЗ ИЕРУСАЛИМА В СДОМ

В шуме ливня — звук многих имен, ропот и неистовство гибнущего хора, и вряд ли нечто рукотворное сравнимо с громом по чрезвычайности и доходчивости, с какими он сообщает человеческому уху, что есть еще на свете явления природы, которые никогда не станут подвластны разумным силам.

Ливень в равной степени может стать благословением или бедствием, а в январе 1991 года затяжные дожди над Святой землей стали и тем и другим одновременно. В Реховоте, расположенном на склоне холма, вода затопляла нижние улицы, и путешествие в булочную оборачивалось переходом вброд бурлящего мутного потока, забивавшего сточные люки, в воронках которых плясали бутылки и другой плавучий мусор.

Гром и молния отзываются в атавистическом уголке нервной системы, сотни тысячелетий отвечающем за выброс в кровь адреналина при рыке саблезубого тигра, появлении змеи или представителя враждебного племени. А если сюда добавить еще вой сработавшей автомобильной сигнализации, тонущий в реве тоже не сдержавшейся противовоздушной сирены, то светопреставление — самый невинный эпитет для описания того, что происходило по вечерам в Реховоте в том далеком январе. Привыкшие экономить на громоотводах израильтяне, для которых грозы — явление невиданное, впоследствии ужесточили требования техники безопасности. Мой знакомый, работавший на бензозаправке, на которой коротал я те залитые ливнями дни, показал мне выщерблину в асфальте, куда, притянутая железом кессонов, прошлой ночью ударила молния. Поговаривали, что такая аномальная зима — следствие прошлогодней «Бури в пустыне»: мол, военные действия в Ираке не могли пройти бесследно для природы Ближневосточного региона. Помню день, когда в Тель-Авиве пошел снег: люди выходили из офисов, кафе и магазинчиков с изумленными лицами, чтобы посмотреть, как на ладонях тают снежинки.