Город за рекой - [84]

Солдаты прикованными взглядами следили за происходящим. Сотни и тысячи повскакали с мест, тыча костлявыми пальцами в разрушенное здание. Оно развалилось почти бесшумно, точно карточный домик. Над дымящейся грудой развалин взвилось облако известковой пыли, которая медленно оседала на землю. Из-под сизого дыма вырвались желтые огоньки, искры снопом взлетели в небо. Как солома вспыхнули ветхие мундиры, занялось сухое дерево ружей. Где громоздилась гора военных доспехов и снаряжений, взметнулось высокое пламя костра. Горячей волной жара обдало архивариуса, он медленно отступил назад, не отрывая глаз от огненной пирамиды.

Потом он не спеша обошел кругом груду развалин, лежавшую на том месте, где еще недавно стояло строение храма-казармы. Дым мало-помалу рассеялся, и лучи заходящего солнца прорезали холодную синеву неба. Когда архивариус снова подошел к костру, в котором горело оружие людей более чем за две тысячи лет, по черным обуглившимся обломкам дерева местами еще пробегали огненные змейки, кое-где вырывались небольшие языки пламени. Мертвые солдаты разбрелись по полю. Чары рассеялись. Многие водили хоровод вокруг догорающего костра, в котором тлели ложная честь и ложная слава их жизни. Теперь они были освобождены. Самообман рассеялся.

Они видели человека, чьи слова вызвали превращение, человека, который расшатал камни и зажег костер. Он стоял как призрак. Они не знали, что это был хронист их города, посланец жизни на службе Префектуры. Небо обещало новую утреннюю зарю, и они будут теперь являться людям, как он наказывал им, в виде безоружных духов.

А он в это время думал, что сказали бы в Хенне об обвале казармы " #931;", да и всех других, как он предугадывал, казарм культового сооружения, об обвале, который произошел без вмешательства какой-либо магической силы.

Он вдруг заметил, что на нем все еще была котильонная лента, он сорвал ее с пиджака и бросил в тлеющий костер; вспыхнувшее пламя тотчас пожрало ее.

Потом он отправился в свой город. Ему показалось, что солдаты поют. Но это пело его сердце, грустно и доверчиво. Он сжал кулаки и прибавил шагу. Часовые, когда он проходил мимо караульной будки, не обратили на него внимания.

В небе еще какое-то время стояло серовато-желтое облачко, только теперь оно переместилось на противоположную сторону и снова было величиной с детского змея. Когда архивариус вышел за пределы зоны казарм, облачко исчезло. Никто из обитателей города не заметил его.

16

Отзвуки всеобщего волнения, царившего повсеместно в городе, казалось, не проникали в тихую обитель Архива. У Роберта после возвращения из военной зоны по крайней мере было такое ощущение, что он пребывал на уединенном острове, до которого не докатывались волны житейского моря. Он погрузился в атмосферу отрешенности и покоя прохладных помещений; он закрыл на все глаза, не желал больше ничего видеть и знать. Но то было заблуждение, которое вскоре развеялось.

В стенах Архива тоже чувствовалось возбуждение, наэлектризованность; в воздухе витало какое-то напряжение, доводившее порой до нервического раздражения. Внешне все шло как будто своей неизменной чередой; опытный Перкинг сидел над грудой бумаг и давал указания другим ассистентам, которые составляли списки за списками. Почти все занимались этим, и только немногие урывали порой время для изучения пандектов, реставрации текстов, их переложению и комментированию. Число курьеров возросло; они непрерывно курсировали между Архивом и Префектурой, сновали из помещения в помещение, приходили и уходили, перешептывались, сбегали вниз и вверх по лестницам, что-то приносили и уносили. Даже Леонхард, которого архивариус просил без него принимать возможных посетителей, поскольку сам, как он подчеркнул, хотел бы уже не отвлекаться и закончить-таки свою работу, даже Леонхард был привлечен для составления каталога и срочных копий документов и переместился теперь в зал ассистентов, чтобы всегда быть под рукой у Перкинга.

На столе у архивариуса лежал раскрытый том, страницы которого оставались чистыми и ждали его записей. Он подолгу смотрел на пустые листы, словно ожидая чуда, благодаря которому они могли заполниться переполнявшими его чувствами и мыслями. Неоднократно брался он за перо и всякий раз, помедлив, откладывал его в сторону.

Часто тревога и тоска гнали его в противоположное крыло здания, в комнату в пилоне; он кидался к окну, высматривая, не стоит ли внизу, у ворот, Анна, — Анна, которая, как ему думалось, в любой момент могла вернуться (после той кошмарной ночи!) и ждать его. Он даже спускался по веревочной лестнице в подполье, отпирал потайную дверь в подземный коридор и оставлял ее на всякий случай приотворенной, а откидную дверцу люка держал открытой. Но всякий раз, заглядывая среди дня к себе в комнату, он находил ее пустой.

Как неприкаянный бродил он туда и сюда по архивным помещениям, где сидели за работой почтенные ассистенты и бегали взад и вперед курьеры; кивал Перкингу, который на мгновение поднимал на него отстраненный взгляд, — этот мир был точно отделен от архивариуса невидимой перегородкой, он находился вне этого мира и был ему совершенно чужим.