Город в законе - [7]

ГЛАВА III

Друзьям своим, безвременно ушедшим,

Успевшим много — больше не успевшим.

Кого во снах я трепетно зову —

Вы умерли, а я еще живу…

При Дунаеве я своих чувств не показал, но, когда остался один, долго листал книгу и грустные тревожащие воспоминания теснились в голове. Этой книжке был бы рад

Володя Паршин, бывший главный редактор, по большому счету, будущий директор издательства. Это была его идея — поселить под одной крышей два добротных романа, где мистика и детектив и хорошая философия несомненно привлекли бы к себе внимание взыскательного читателя. Но день, когда он подписал документы на издание "Сына Сатаны", стал для него трагическим…

Тогда я работал в "Петите" — малом издательском предприятии. Дела у меня шли неплохо, мы издавали не только книги, но и фотообои, дававшие солидную выручку, не гнушались рекламными кампаниями, причем составление текстов и программ в основном брали на себя, выручая таким образом своих многочисленных клиентов, знавших, что им хотелось, но не умевшим как… Одному кандидату в районную думу мы вложили такие глобальные проблемы в его программу, как всемирное разоружение, борьба с наркомафией и защита озонового слоя над Антарктидой. И к нашему громадному изумлению он прошел на ура — масштабы народ наш уважает и масштабные личности тоже.

После работы я зашел в Союз писателей. По крутой деревянной лестнице, с которой в разные времена и с разной периодичностью скатывались известные и малоизвестные труженики пера, поднялся к Толе Шмелеву. Окутанный сигаретным дымом, Толя сидел За громадным деревянным столом, оставшимся еще со времен Дальстроя. Ошую его возвышалась на шесте деревянная скульптура северной совы, с иронической мудростью глядевшей на стенку с портретами магаданских писателей. Тех, кто помоложе или не так давно умер, я знал достаточно хорошо. С особым чувством всматривался я в лица Владилена Леонтьева и Альберта Мифтахутдинова. Леонтьев был моим учителем, прекрасным человеком и еще до конца не оцененным ученым- этнографом. Писательство составляло для него только часть — и, наверное, не самую главную его жизни. И можно было только предполагать, чтобы он выдал, какие книги, займись ими он в полную силу…

Открытым и грустным взглядом смотрел на меня с портрета Альберт Валеевич. Он умер, едва перевалив пятидесятилетний рубеж. Мне нравились его книги, его герои, добрые, веселые, бесхитростные души. Последнее время мы жили на одной улице и так как оба любили шахматы, нередко встречались, чаще всего у меня. Когда Люда перый раз увидела его, она сказала мне потом:

— А ты знаешь, похоже, у него больное сердце.

Она угадала. Хотя в болячках своих Мифта, как называли его друзья, не признавался никогда. Но те, кто внимательно перечитает его рассказы, найдет в них и эту боль сердца.

Умер Альберт Валеевич в Москве, на квартире у сына, которого в тот день, к несчастью, не оказалось рядом… никого не оказалось, и я с ужасом представляю его последние минуты.

В Магадан прислали урну с его прахом.

Услышав мои шаги, секретарь писательской организации Анатолий Шмелев поднял голову и улыбнулся:

— А, бизнесмен! Привет-привет!

У него было хорошее настроение, у меня тоже и мы решили его еще улучшить, тем более что впереди маячили выходные дни.

А тут подоспел и Володя Паршин. Дорога его из издательства домой лежала мимо ДК "Строитель" и он частенько забегал на огонек. Это почти в буквальном смысле. Вечером ярко освещенные окна угловой писательской комнаты были видны от магазина "Цветы", а когда сгорел двухэтажный флигель пожарников, то и с более дальнего расстояния.

И Шмелев, и Паршин были яростными спорщиками. Паршин нервный, горячий, не стеснялся в выражениях, а более рассудительный и хладнокровный Шмелев, похоже, нарочно заводил его. Причиной спора мог быть любой предмет, от моды на женское белье до эстетики Ренессанса, но все-таки чаще всего ею служили дела издательские. Шмелев, и во многом справедливо, критиковал издательство, не стесняясь в выражениях…

— Да вы там трутни. Собрались двадцать пять человек, сидите, ни хрена не делаете, наши книги не печатаете, а всякую галиматью, вроде особенностей социалистического соревнования на Северо-Востоке, издаете.

Обычно поначалу Паршин отбивался вяло, но завести его было нетрудно и уже после первых рюмок спор переходил на крик… Но в этот раз…

— Да чтоб ты сдох! — не найдя видно других аргументов, выдал Он Шмелеву.

— Володь, ну ты чего, — пытался я его урезонить. — Нехорошо же так — смерти желать.

— Ничего, он понарошку, — успокоил меня Анатолий, но выпив еще рюмку, я заспешил домой. Надоели! Еще не хватало мне в их разборки встревать.

Ранним утром меня разбудил телефонный звонок. Звонил Анатолий.

— Вы что, еще гужуете! — изумился я.

— Да, гужуем, — ответил он и твердо заявил: — И ты нам в этом поможешь.

Помочь в такой ситуации — дело святое, по себе знаю. Взял такси и отвез им пару пузырей.

Утром в понедельник, пробегая мимо "Строителя", я вспомнил, что оставил на столе у Шмелева нужную мне бумагу, кажется, письмо в архитектуру о выделении писательской организации участка в районе Кедрового ключа под базу отдыха — была тогда у Анатолия такая задумка и он просил меня помочь.