Город у моря. Фаблио - [9]

– Опять бездельничаешь! – упрекали его домашние. – Хоть бы пол подмёл или пыль вытер, а то какой от тебя, бездельника, толк!

Радован нехотя брался за тряпку и начинал механически водить ей по всем встречаемым поверхностям. Нередко случалось, что музыка настигала его даже за таким занятием. Она подхватывала его невидимой мощной волной, сначала поглощая его самого, затем всё пространство вокруг, преображая зримое и незримое под свои нужды так, чтобы ничто не мешало новой симфонии или кантате. На целый мир, с его тревогами, заботами и печалями ниспадал плотный незримый занавес из-за которого к единственному слушателю не проникал ни звук, ни цвет, ни строфа, ни слово. Для Радована не было ничего прекраснее этих волнующих минут ожидания музыки, когда где-то там, вдалеке, он различал знакомые настройки небесных скрипок и виолончелей, когда на едва очнувшуюся от внезапного движения сонную сцену мироздания выкатывался волшебный рояль и кто-то осторожно прикасался к его живым клавишам.

Пожалуй, у Радована не было в жизни ничего более значительного, чем эти счастливые часы и минуты, проведённые у вселенской сцены. Остальное время не приносило ему никаких эмоций и переживаний, оно казалось ему бессодержательным и неинтересным. Возможно оттого, Радован совсем не стремился к общению, он не следил за новостями и модой, его не интересовали ни слава, ни деньги, он был безразличен ко всему, за исключением музыки, струящейся из небесного эфира, которую другие люди отчего-то не могли слышать.

Радован вообще не понимал, зачем существует окружающий мир и это горделивое и самонадеянное человечество, если они не способны дарить, подобно небу, такую же чистую и глубокую музыку.

Коллеги знали о всех странностях и чудаковатости Радована и не удивлялись, если он вдруг уходил в себя и замирал, устремив свой неподвижный взор куда-то вдаль.

– На то он и гений!.. Гений, что с него взять! – понимающе перешёптывались коллеги, глядя на притихшего Радована. А он смотрел вверх, туда, в далёкое щедрое небо, где невидимый пианист тихонько пробовал живые клавиши на волшебном рояле.

Она явится с востока

Она пришла оттуда, откуда Её ждали меньше всего. И не нашлось героя, ставшего у Неё на пути. Её приход был неотвратим, что бы по этому поводу не вещали «велеречивые», и как бы не усердствовали, пытаясь доказать обратное, «отождествлённые». Она наступала с востока, подчиняя себе не только наивные и неокрепшие души, но и изменяла сознание тех, кто прочно стоял на земле и никогда не хватался руками за воздух. И никому уже больше не приходило в голову разделять и властвовать, обижать слабых и смеяться над праведными. И богатство стало казаться обузой, и насилие – совершенной нелепостью. С этими людьми было невозможно ничего сделать: они совсем не боялись жизни и видели друг в друге не злобных дикарей, готовых к разору и грабежу, а людей, удостоенных облика Божьего.

А над всеми над ними, на полном скаку, замер во вселенском величии Четвёртый Всадник на Бледном коне, Всадник с окаменевшим лицом, сводящий пространства и завершающий времена.

Переговоры

По-правде говоря, Янко его почти не слушал. И вовсе не оттого, что в заявлениях противоположной стороны, отмеченных откровенным невежеством и инфантилизмом, совсем не было никакого смысла. Янко мучило совершенно иное.

Он сидел, глубоко погрузившись в себя, и не мог понять, в какой момент своей жизни он сделал что-то не так, что привело его к этой встрече вот здесь, за тёмным столом, покрытым толстым гранёным стеклом, в просторную залу, время от времени взрывающуюся вспышками фотокамер.

Может быть, в том повинна пустяшная ссора с толстым мальчиком из N-ского квартала, а, может быть, зря он подшучивал над тем недалёким студентом, вызвавшимся представить свой сумбурный и беспомощный исторический доклад. Впрочем, всё могло произойти, оттолкнувшись и от вполне невинных вещей и событий куда как менее значительных. Только Янко всё равно не мог себе ничего простить. Хотя это случилось, скорее всего, оттого, что он очень редко смотрел себе под ноги, устремляя взор только вперёд, увлекался большим и важным, забывая о малом и повседневном и лишал своего участия судьбы тех, кто нуждался во внимании и кому так не хватало душевного тепла…

От неприятных мыслей Янко поёжился, снял очки и близоруко посмотрел в глаза своему визави.

Там, на другом конце стола, ему привиделся толстый мальчик из N-ского квартала, сделавший когда-то глупый исторический доклад, вызвавший у Янко столько обидной и беспощадной иронии.

«Как странно, что на таких больших пространствах оказывается порой так мало воздуха», – отчего-то подумалось Янко.