Город у моря. Фаблио - [8]

Вдруг кто-то словно бы окликнул Гануша, хотя не было поблизости никого, кто бы мог это сделать. Ни выстроившиеся вдоль перрона люди, ни расположившиеся на скамейках – никто не замечал Гануша и было очень тихо, хотя воздух был насквозь пропитан звуками, только это была такая тишина, которую можно было слушать как музыку.

На перроне не было новых лиц, разве что с противоположного края платформы по ступенькам поднималась девушка в платье оливкового цвета, с большой зелёной дорожной сумкой.

Нельзя сказать, что Гануш обратил бы на неё внимание при каких-либо иных обстоятельствах. У неё было очень простое круглое лицо, забранные в пучок светлые волосы и такая тоненькая и лёгкая фигурка, плавно скользящая над пыльным асфальтом, что Ганушу казалось, что она вовсе не имеет никакого веса. Девушка слегка наклонила голову и мельком посмотрела на Гануша. На какие-то доли секунды Гануш поймал этот взгляд, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть в её глазах тёмные озёра, заросшие розовыми кувшинками, синие дубравы, наполненные жужжащими пчёлами и стрекозами, лучистые радуги над мокрыми полями, быстрые весенние ручьи, вспухающие бурыми узлами на замшелом буреломе.

Девушка находилась от Гануша в десятке метров, но Ганушу представлялось, что это расстояние ничто иное, как условность, не имеющая привычного физического смысла. Скорее всего, между ними не было вообще никакой дистанции, ибо в то же самое время он находился не только на пыльном станционном перроне, но стоял с ней на склоне какой-то безлесой горы, где не было слышно ничего, кроме шума падающей воды. Девушка едва касалась его плечом, но Гануш чувствовал, что нет вокруг такого места, которое бы так или иначе не было наполнено её существованием. И горы, и небо, и весь этот открывшийся пейзаж с многочисленными планами, заканчивающийся вдалеке голубым дрожащим горизонтом.

Гануш может быть впервые почувствовал, что вся его память перевернулась и пришла в движение, уравновесившись на весах жизни с этим новым для него событием, которое с большим трудом можно было так обозначить, ибо по сути ничего и не происходило. Только какая разница, как это будет названо, если везде и во всём он видел её лицо, ощущал её внимательный взгляд, узнавал её лёгкие движения. Это было так ново и необычно, что Гануш не понимал, как теперь ему жить в этом новом, обретённом им мире, имеющем её черты, и недоумевал, как быть без этого мира, отмеченного её всечасным и вездесущим присутствием.

Гануш не заметил, как исчез узкий пыльный перрон, приземистый вокзал и все тополя, прячущие за собой серые многоэтажки. Его несла куда-то гудящая толпа, а он растеряно оглядывался по сторонам, сопротивляясь общему движению, будто бы в этом противодействии была сокрыта какая-то осознанная необходимость и одному ему ведомое значение. Душа его была разделена на две половины, одна из которых была пуста, другая оказывалась чреватой нестроением и раздраем.

Ганушу было безразлично, куда идти, он будто бы искал чего-то и нигде не находил себе места. Вдруг в толпе он заметил тоненькую девушку в оливковом платье, которая невесомо скользила над пыльным асфальтом. Что-то подсказывало ему, что они где-то встречались, только Гануш совершенно ничего не мог вспомнить. Однако это было неважно, и его душа неудержимо потянулась к ней навстречу, избыв свою пустоту и замерев в ожидании события, разминуться с которым уже не представлялось возможным. Он решительно направился к девушке, будучи абсолютно уверен, что она не отвернётся, не замешается, не уйдёт. Тем более что он знал, что ей необходимо сказать.

Гений

Теперь Радован уже не мог вспомнить, с чего всё началось. Правда, с некоторых пор он стал замечать, что в то время, когда к нему приходила очередная мелодия, в доме начинали слегка позванивать ножи и вилки, как, впрочем, и все остальные тонкие и острые предметы. Может быть, случалось ещё нечто подобное, только в такие моменты Радован становился крайне нелюбопытным и его не интересовало ничего, кроме нот и аккордов, которые он едва успевал записывать, стараясь не пропустить ни единого звука. Вначале Радован не осознавал авторства музыки и страшно гордился собой. Позже он, конечно, понял, в чём тут дело и это стало самым большим разочарованием с тех пор, когда он впервые сел за клавиши. На все похвалы и славословия в свой адрес Радован обычно лишь неловко пожимал плечами и старался как можно скорее покинуть своих, ничего не подозревающих поклонников.

Возможно, Радован чем-то и отличался от коллег, только он не находил в себе ничего особенного, если, пожалуй, не брать в расчёт свою чрезвычайную медлительность и вредную привычку везде и всегда куда-то опаздывать. А ещё он мог неподвижно часами сидеть на диване без всякой пользы для себя. Нельзя даже сказать, что он таким образом предавался праздным и бесконечным мечтаниям. Да и какие там могут быть мечтания, если в голову лез всякий мусор: нелепые музыкальные фразы, которые невозможно сыграть, странные обрывки мыслей, не имеющие никакого смысла, какие-то неясные воспоминания, большей частью порождённые ложной памятью и пришедшие неизвестно откуда и неизвестно зачем.