Город святых и безумцев - [7]

Нет, он пойдет вторым путем, через старый город, которому больше тысячи лет, который так стар, что уже и себя не помнит, чьи камни за утекшие в беспамятство годы сносились до шелковистой гладкости. Быть может, эта прогулка его успокоит: сохранит разрывающую сердце радость, но заставит уняться головокружение.

Дарден двинулся избранным путем, не обращая внимания на старика, который, спустив до колен штаны, испражнялся на тротуаре, и аккуратно обогнув окситанскую кухарку, вокруг которой бились живые карпы: вооружившись дубинкой, она методично била их по головам, пока на брусчатке не заблистали желтые брызги мозгов.

Несколько минут спустя стискивавшие улицу многоэтажные дома остались позади, а с ними и дым, пыль и гомон голосов. Мир погрузился в безмолвие, и тишину нарушало лишь шарканье туфель Дардена по брусчатке и случайное бормочущее «чуф-чуф» моторной повозки, залатанной и ковыляющей по улице, точно работала не на топливе, а на сливочном масле. Дарден не обращал внимание на вонь горючего, на сердитое клокотанье выхлопных труб. Он видел перед собой лишь лицо женщины в окне: оно являлось ему в узоре лишайника на серой стене, в кружении собравшихся в водостоке листьев.

Древние авеню, бывшие дедушками и бабушками, когда юн был Двор Скорбящего Пса, а Дням Жгучего Солнца еще только предстояло опалить землю, тонули в густом вареве запахов: жимолости, страстоцветов и бугенвиллий, которыми пренебрегли и оса, и пчела. Такие улицы были почти пустынны, лишь кое-где совершали послеобеденный моцион старики или домашний учитель вел двух детей в воскресном платье — лаковые туфли и оттертые послюнявленными платками мордашки.

Разделенные садами и фонтанами дома, мимо которых шел Дарден, были построены из сурового, безразличного к непогоде камня. Сорная трава и плющ сгладили края этих тяжеловесных, гротескных строений с зияющими окнами, стекла в них ввалились внутрь, будто под давлением ползучих плетей. Вьюнок-ипомея, ялапа и дикий виноград душили плесневеющие каменные прилавки уличных рынков, свисали с ржавеющих балконов, ползли из трещин в мостовой, сплетались в изгороди и арки с черными обгорелыми провалами на месте давних пожаров. Кто обитал в этих домах, какие в них велись дела, Дарден мог только гадать. В своей высоте и солидности они хранили дух государственности. Бюрократизмом веяло от лепнины и бюстов, от горгулий и приземистых колон. Но и он проиграл битву со временем: занесшие над головой мечи и сабли конные статуи поросли мхом, их лица съел поселившийся на камне мох. Мускулистый корень дуба расколол надвое фонтан. Ошеломляющее беззаконие притаилось в этом безмолвии вьюнков и винограда, лишайников и плющей.

И разумеется, ни одни джунгли не могли бы приютить такого изобилия представителей грибного царства: меж обугленными плитами мостовой Дарден замечал теперь скопление грибов в таком же многообразии цветов и оттенков, как у нищих на бульваре Олбамут: изумрудные, пурпурные, рубиновые, просто бурые и темно-фиолетовые, сапфировые и трупно-белые. Они встречались всех размеров — от наперстка до отвисшего брюха евнуха.

Эти игривые и беспорядочные россыпи так восхитили Дардена, что, сам того не заметив, он стал переходить от одного пятачка к другому.

Грибной след завел его в узкий проулок, с обеих сторон стиснутый десятифутовыми каменными стенами, и скоро его охватило неприятное ощущение, что он идет по горлу змеи. Грибы множились, росли уже не только меж камней брусчатки, но еще и на стенах, яркими шляпками и ножками разукрасив их серость.

Солнце спряталось. Налетел, ударив Дардену в лицо, ветер. Угрюмо надвинулись деревья, затемнив собой небо. Проход все сужался, — вот по нему уже могут идти только двое в ряд, только один… пока наконец не стал таким узким (как самый тесный притвор, какой только видел Дарден), что ему пришлось пробираться боком, и все равно он оторвал пуговицу.

Наконец стены снова раздвинулись. Спотыкаясь, он вышел на открытое пространство. А там — хлоп! — громкий и резкий, как при переломе позвонка, звук, который пронзил его, омыл его, пронесся сквозь него. Вскрикнув, он вскинул руку, защищаясь от удара, когда в небо, биясь, поднялось море крыльев.

Дарден медленно опустил руку. Голуби. Стая голубей. Просто голуби.

Когда стая поднялась над деревьями, он увидел впереди по правой стороне улицы гниющий колумбарий, откуда прилетели птицы. В отверстиях, где селились бесчисленные выводки, было что-то от взгляда слепого. От вони голубиных погадок у Дардена стало неспокойно в желудке, но он все же улыбнулся про себя игре смыслов: одно и то же слово может означать приют для птиц и для праха усопших. И действительно, впереди, отделенный от голубятни-колумбария проулком, стоял другой такой же, но уже для людей, тоже заброшенный. Урны с прахом опасно балансировали на краю оконных полок, а внизу, под разбитым окном лежали две расколотые, из которых сочился черный пепел.

Один колумбарий для живых птиц, другой — для мертвых людей! Лицом к лицу, ни больше ни меньше, как два друга, объединившихся в запустении.

Сколь бы интригующим ни показалось Дардену это соседство, проулок между ними привлек его еще больше, так как теснящиеся в щелях улицы и точно сифилис изрывшие стены грибы-микофиты теперь умножились превыше вообразимого, покрыв брусчатку ковром сотни невероятных оттенков. В стене по правую сторону проулка были высечены десять ниш, закрытых чугунными решетчатыми калитками, за которыми заперта как в ловушке сотня закаленных невзгодами херувимов и демонов. Калитка ближайшей ниши стояла нараспашку, и оттуда выплескивалось переплетенье поросших лишайником плющей, в котором запутались грибожители с обвисшими красными флагами. В море листьев грибожители казались надгробными фигурками или призрачными пловцами, тонущими в зелени.