Город падших ангелов - [19]

— Да я не о том.

Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.

— А о чем?

— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.

— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?

— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.

— Черт!

— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.

— Что решить? — спросила Ди с порога.

— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.

Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.

— Я думала, ты не приедешь, — сказала Ди.

— Задержался по делам в городе. Следовало позвонить, но я только забежал домой — и сразу сюда.

— Я тебе Хоуги приготовила. Если, конечно, ты еще хочешь покататься. И успеем вернуться, чтобы ужин приготовить.

— Да поезжайте, — не выдержала Мэри. — Уж я как-нибудь с готовкой управлюсь. А вы развлекайтесь, — мягко добавила она.

Ди посмотрела на нее выразительно. Мэри сделала вид, что не заметила, и Ди ушла в дом.

— Сто процентов, сейчас вода зашумит, — заметила Мэри. — Будет лошадиный запах смывать. И не удивляйся, если от нее духами запахнет. Глупее вас двоих я людей не встречала.

Шпандау покончил с едой. Когда Ди вернулась в кухню, он различил легкий аромат «Шанель».

Мэри посмотрела на него, покачала головой и фыркнула.

— Готов? — спросила Ди.

Он пошел за ней следом к конюшне. Ди шла через двор, ее бедра, обтянутые джинсами, слегка покачивались. Она настолько естественно вписывалась в этот пейзаж, что трудно было представить ее в классе перед оравой второклашек или среди учителей на каком-нибудь собрании. Но Шпандау видел ее и там — в строгой блузке и юбке, с убранными в тугой пучок волосами, с очками на кончике носа. Она стояла, такая высокая, бескомпромиссная и неприступная. Он подозревал, что некоторые коллеги ее боялись. Ди была тверда и принципиальна. Но учительница из нее получилась хорошая. Она любила свою работу и учеников. И все же ему казалось, что он наблюдает за незнакомкой. Это была совсем не та женщина, которая, после стриптиза на пороге ванной, еще не высохшая, гладенькая, пахнущая ароматным мылом, забиралась в постель, ложилась на него, клала его руки на свои бедра, шептала что-то на ухо. Капли стекали с ее мокрых волос по шее, груди, животу и падали на Шпандау теплым дождем, когда она, положив руки ему на плечи, подавалась вперед, так что он не мог уже видеть ее лица, и шептала: «Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя».

Коня назвали Хоуги, потому что он всегда казался грустным. Он стал первым подарком Ди мужу на день рождения. Тощий годовалый жеребенок, в котором одна Ди разглядела перспективу. Он был слишком худеньким, с длинными тонкими ножками. И ничто в нем не говорило о том, что из Хоуги вырастет отличный конь, который будет стоить больших денег.

Но Ди сказала, что у него есть душа. А Бо съязвил, что Хоуги больше на ламу похож, чем на лошадь. Мэри заметила, что он смотрит в глаза, как Хоуги Кармайкл[25] — немного печально. Так и стали называть жеребенка Хоуги. Когда он подрос, Шпандау сам объезжал и тренировал его. И даже сейчас Хоуги был слишком высок, слишком длинноног. И центр тяжести у него располагался слишком высоко для лошади, которая работает на ранчо. Но это ему не мешало. Все думали, что Хоуги сгодится только для верховых прогулок Шпандау. Но Дэвид нашел ему работу со стадом на соседнем пастбище. Хоуги был неповоротлив, и всадник сидел слишком высоко над землей, того и гляди рискуя упасть. Но конь оказался умен и каким-то образом предугадывал, что взбредет в голову той или иной корове, чем с лихвой компенсировал свои недостатки. А уж о резвости и говорить нечего! Когда Шпандау впервые привез его на родео, ковбои со смеху покатились и донимали Шпандау вопросами, разрешено ли верблюдам участвовать в соревнованиях с арканом. Когда же открыли стартовые ворота, все шутники умолкли. Хоуги ринулся вперед с такой скоростью, что чуть не задавил бычка, так что Шпандау осталось только бросить лассо. Хоуги замер как вкопанный и слегка потянул назад, чему его вовсе не учили. Бычок шлепнулся на спину, и Шпандау стреножил его. Когда он покидал арену, те же ковбои уже спрашивали, зачем этому коню понадобился Шпандау, когда он сам сделал всю работу, — разве только держать веревку.

Как только Дэвид вошел в конюшню, конь почуял его, узнал и приветственно зафыркал, перебирая ногами.