Город колокольчиков - [9]

— Маринка, вставай! — мама возникла на пороге. Девочка замерла на своей кровати, боясь пошевелиться, двинуть одеяло. Мама постояла с минуту, оглядывая комнату. С неудовольствием остановила взгляд на раскрытом окне. Громко сказала в пространство:

— Ну вот! Полюбуйся на свою внучку! Опять сбежала с утра пораньше! В окно, естественно! Дверей, видите ли, у нас в квартире не существует! А ведь знала, что сегодня утром ее ждет репетитор по английскому! Потому-то и сбежала, вся в тебя! А полюбуйся-ка на ее оценки… — фраза, вне всякого сомнения, предназначалась бабушке. Маринка обрадовалась. Она любила, когда бабушка заходила в гости. Когда мама отвернулась от кровати, что бы изучить стол дочери (а занятие это было не простое, но мама в юности увлекалась археологией, и потому дневник извлекла из завалов с третей попытки) Маринка осторожно освободилась от одеяла, напружинила в себе какие-то струнки и… вылетела мимо мамы в прихожую… За дневник она не волновалась — двойку за контрольную еще не выставили, а тройка по трудам не считалась. Мама знала, что Маринка не в ладах с учительницей. «Ой, а я совсем не удивляюсь тому, что происходит!» — весело отметила она. Действительно, удивление не было. Была только радость. Она росла, щекотала Маринку миллионом пузырьков — «Во мне словно открыли бутылку с газировкой» — хихикнула Маринка. Опустилась на пол в самом темном углу прихожей. Здесь стоял массивный старинный комод. Он только чуть-чуть не доходил до стены. Ровно на столько, что бы Маринке боком протиснуться. Эта узкая щель была совершенно не видна — ее закрывали собой висевшие на прибитой рядом вешалке пальто и куртки. А если протиснуться по ней до конца и умудриться завернуть за угол комода, то можно попасть в небольшую «комнатку». Ведь он стоял в нише, и сильно (на два Маринкиных шага) не доставал до ее стенки. Здесь был Маринкин тайник. Девочка нащупала в темноте фонарик, щелкнула им. Осветила стену. Где-то тут должен быть вбит гвоздик, Маринка это точно помнила, потому что не раз царапала о него плечо. А, вот он. Лучшее место для шапки-невидимки! Ни кто не найдет! Девочка повесила шапку. Привычно села на пол, привалилась спиной к стене. Радость в ней поутихла. Она задумалась над условиями, которые поставил ей Игорь Петрович. Их было, естественно, три. Во-первых, никто не должен был знать или догадываться о том, что Маринка пользуется шапкой-невидимкой. При нарушении этого условия шапка отбиралась. Простое и понятное условие. Во-вторых, надо было внимательно следить, чтобы не оторвался помпон — именно он помогал Маринке летать. Это тоже просто и понятно. Что-то вроде техники безопасности. В-третьих, после 12 ночи работать домовым ей, как несовершеннолетней, запрещалось. Что, в общем-то, тоже было понятно. Но именно это условие заставляло Маринку вздрагивать. Уж слишком страшной была кара за нарушение… Не снял шапку до того, как часы пробили полночь — останешься невидимкой навсегда. Однако, поразмыслив хорошенько, Маринка решила, что и третье условие — не страшное. Ну, в крайнем случае, она нарушит первое… Останется без сказочной работы, но — «видимкой», самой собой, Маринкой. Решив так, она тряхнула головой, и присушилась к разговору в комнате. Мама и бабушка, оказывается, опять спорили…

— Ты знаешь, что мне недавно заявила Маришина учительница по литературе? — мамин голос был громким и неприятным, она явно была «на взводе». — «Ваша дочь, — говорит, — вообще какая-то странная. Не от мира сего. Ни друзей у нее, ни увлечений нормальных…» И ведь права!

Что ответила бабушка, Маринка слушать не стала. Потому что подступили слезы, защипало в горле, зашумело в ушах. Плакать Маринка не стала. Сколько уж плакала по этому поводу… Права была учительница, ой, как права… Не было у нее друзей. Маринке иногда казалось, что в момент рождения на ней кто-то поставил штамп: «Не такая». И с тех пор слова эти, в разных правда, вариациях, преследовали ее повсюду. «Девочка со странностями» — самое мягкое определение, которое ей давали. Даже мама… Стоило Маринке, как аргумент в споре, произнести «ну я же… (слышу, вижу, делаю, не делаю)» как сразу звучала знакомая фраза: «Ну так это ТЫ! Ты же у меня — вечное исключение из всех правил!» Иногда Маринке казалось, что вокруг нее провели круг. И она обречена быть внутри этого круга одна. Не с кем поговорить о том, что происходит в этом круге. Даже старший брат Мишка, который хоть и жил теперь в другом городе, но часто приезжал и Маринку очень любил, никогда не разговаривал с ней о чем-то «таком», необычном с точки зрения НОРМАЛЬНОГО человека. Стоило Маринке заикнуться ему о том, что она «слышит» и понимает деревья и камни, чувствует руками чужую боль, умеет разгонять облака, как он тут же бросал сухое: «Извини, я в это не верю. Давай о чем-нибудь другом поговорим». А ее разрывало на части! Откуда-то в голове брались знания, но не с кем, не с кем, не с кем было о них поговорить. А самой ей было не понять, откуда они берутся, что с ними делать?.. Хорошо это, что она такая, или дурно?.. Иногда казалось — ну, правда, стать бы такой, как все! Перестать быть «исключением» (откуда?)… А потом вспоминалось, как же это здорово уметь строить во снах свои миры… Взять в руки камень, и увидеть здание, которого уже давно нет, но частью которого он был когда-то… Или тихонько гладить мамин лоб, чувствуя, как сквозь пальцы уходит головная боль, мучившая ту весь день… Не видеть, не чувствовать, не мочь всего этого было равносильно предложению добровольно оглохнуть или ослепнуть. Зачем?! И Маринка научилась жить одна. Друзей для нее заменили знакомые деревья, камни, кошки и собаки. И все-таки… Все-таки порой очень хотелось иметь Друга. Просто до слез хотелось. Маринка шмыгнула носом. Потом опять прислушалась к разговору и крикнула: