Город и город - [112]

Насколько совершеннее стала бы эта псевдоистория, явившись во второй раз, когда он мог бы состряпать свидетельства не только из фрагментов в архиве, не из перекрёстных ссылок на неверно понятые документы, но имел бы возможность что-то добавить к тем искусственным источникам, предложить тексты, даже сфабриковать послания — в том числе и к себе самому, ради её блага, а позже и для общего, о том, что всё то время, пока он отвергал их, они существовали, — из самого отсутствующего города. Но всё-таки она докопалась до правды.

— Должно быть, это было для вас неприятно, — сказал я.

Его взгляд витал где-то за пределами той местности, где мы находились, что бы она собой ни представляла.

— Это стало… Вот почему.

Она сказала ему, что её поставки — стало быть, и все тайные платежи — прекратятся. Но ярость его была вызвана не этим.

— Не думала ли она, что вас тоже обманули? Или понимала, что за этим вы и стоите? Думаю, она не знала. Не в её характере было насмехаться над вами. Полагаю, она думала, что защищает вас. Наверно, она организовала встречу с вами, чтобы вас защитить. Чтобы сказать вам, что вас обоих кто-то обманывает. Что вы оба в опасности.

Чем объяснялась ярость того нападения? Уничтожена вся задача — оправдание постфактум мёртвого проекта. Это не подсчёт очков, не состязание. Просто голый факт, что Махалия, даже не ведая об этом, оказалась умнее его, поняла, что его изобретение было изобретением, несмотря на все его попытки воплотить плод своего воображения, сделать его неопровержимым. Она сокрушила его без лукавства и желчи. Доказательства снова уничтожили его концепцию, улучшенную версию, Оркини 2.0, как в прошлый раз, когда он на самом деле в это верил. Махалия умерла, потому что доказала Боудену, что он глупец, поверивший сказочке, которую сам и сочинил.

— Что это за штука? Это она?..

Но Махалия не могла её вынести, а если бы передала её, та не попала бы к нему в руки.

— Она у меня уже много лет, — сказал он. — Её я нашёл сам. Когда впервые участвовал в раскопках. Охрана не всегда была такой, как сейчас.

— Где вы с ней встретились? В дурацком диссенсусе? Каком-нибудь старом пустом здании, где, по вашим словам, люди Оркини занимаются своей магией?

Это не имело значения. Местом убийства могло стать просто какое-то пустое пространство.

— … Поверите ли вы мне, если я скажу, что на самом деле не помню того мгновения? — осторожно спросил он.

— Да.

— Просто это постоянно, это…

Рассуждение, разбившее его творение вдребезги.

Возможно, он показал ей этот артефакт, словно тот что-то доказывал. Возможно, она сказала ему: «Это не Оркини! Нам надо подумать! Кому могут понадобиться эти предметы?» И ярость, обуявшая его при этих словах.

— Вы его разбили.

— Это поправимо. Он крепкий. Артефакты вообще крепкие.

Несмотря на то что он воспользовался им, чтобы забить её до смерти.

— Хорошо было придумано — провезти её через КПП.

— Когда я позвонил Буричу, тот не очень-то хотел отправлять водителя, но понимал, что так нужно. С милицьей или полищай у нас никогда не было проблем. Мы не могли позволить, чтобы нас заметила Брешь.

— Но ваши карты устарели. Я видел одну у вас на столе, тогда. Весь тот металлолом, что подобрали вы или Йордж — на том месте, где вы её убили? — был бесполезен.

— И когда только построили тот парк для катания? — На мгновение ему удалось заставить свои слова прозвучать так, словно он говорит об этом с искренним добродушием. — Там должен был быть прямой путь к устью.

Где старое железо утянуло бы её под воду.

— А что, Йорджавик не знал, куда ехать? Это же его город. А он был солдатом.

— У него никогда не было причин бывать в Покосте. А я не бывал там после той конференции. Карта, которую я ему дал, куплена несколько лет назад, и всё там было верно, когда я там был в последний раз.

— Но проклятая городская перестройка, верно? Он приехал туда, фургон загружен до отвала, а между ним и водой — пандусы и хаф-пайпы, и наступает рассвет. Когда всё пошло не так, именно тогда вы с Буричем… выпали.

— Не совсем, — сказал он. — У нас были кое-какие сведения, но мы думали, что всё миновало. Нет, по-настоящему он забеспокоился, когда вы приехали в Уль-Кому. Вот тогда он и понял, что есть проблема.

— Стало быть… в каком-то смысле я должен перед вами извиниться…

Он попытался пожать плечами. Даже по этому движению невозможно было определить его городскую принадлежность. Он всё время сглатывал, но подёргивания его лица тоже ничего не сообщали о том, где он находится.

— Если хотите, — сказал он. — Тогда он и отправил своих Истинных граждан на охоту. Даже пытался заставить вас обвинить Лишь-Кому, уль-комских наци, с помощью той бомбы. И, по-моему, он думал, что я тоже поверил.

Лицо Боудена выразило отвращение.

— Должно быть, он слышал о том, что произошло раньше.

— Ну да. Все эти записки, что вы написали на языке эпохи Предтечи, угрожая самому себе, чтобы мы на вас не грешили. Поддельные ограбления. В дополнение к вашему Оркини.

Из-за того, как он на меня смотрел, я не добавил «вашей чуши».

— Как насчёт Иоланды?

— О ней я… действительно сожалею. Должно быть, Бурич подумал, что мы с ней… что Махалия или я что-то ей рассказали.