Город, где умирают тени - [34]

Эриксон украдкой взглянул на часы. Служитель культа, как ему показалось, гудел уже бесконечно долго, освящая специальную процедуру, предназначенную для тех, чей покой был нарушен, с повышенными тщательностью, выразительностью и даже с явным налетом театральщины. По-видимому, оттого, что подобный ритуал был редкостью, священник решил выложиться полностью. Разумеется, в Шэдоуз-Фолле знали о возвращении из мертвых, тем не менее всякий раз, когда возвращение происходило, это воспринималось как нечто новое.

Эриксон втянул носом воздух и беспокойно переступил с ноги на ногу. Похороны он не любил: отчасти за то, что они напоминали ему, что и сам он смертен, но главным образом оттого, что казались ему процедурой невыносимо скучной. Ушел человек — и ладно, нечего тянуть резину. Эриксон любил, когда все предельно четко и ясно, особенно это касалось его собственных эмоций. Бесспорно, отец Кэллеген делает все из добрых намерений, да только его бесконечные фразы о суженых благах стали вдруг сливаться воедино, и шериф мысленно молил его поскорее закругляться. Эриксон был не из тех, кто мог убивать время в безделье; он не умел простаивать, он должен быть постоянно чем-то занят. И дело не в том, что шериф так уж хорошо знал Лукаса. Но расследование обстоятельств его второй смерти, вернее убийства, зашло в тупик, и единственное, что оставалось, — это поприсутствовать на его похоронах и надеяться: может, здесь произойдет что-нибудь интересное.

Эриксон покосился на стоявшую рядом Рию. На ней было элегантное, но скромное черное платье, аккуратная маленькая шляпка с вуалью. Мэр казалась спокойной и невозмутимой — впрочем, как всегда. Рии прекрасно удавалось держать себя в руках в любых ситуациях. Мышь ли вскарабкается по ее ноге, шляпка ли вспыхнет пламенем — ничто не поколеблет ее самообладания мэра. Она пока не распространялась о том, что делает на похоронах Лукаса, но Эриксон решил обязательно выяснить это перед уходом. Он еще раз взглянул на Рию, завидуя холодному самообладанию на откровенно скучающем лице. Вот она, суть политика: вежливая улыбочка, сердечное рукопожатие и ничего не выражающая физиономия. Он уже не в силах припомнить, сколько лет знает Рию, однако так и не стал ближе к пониманию — что может вывести ее из себя. Эта мысль беспокоила его. Эриксон верил в человеческое взаимопонимание: в его работе очень важно было предугадать, кого в какую сторону может занести. Но вот она, Рия, стоит рядышком, едва не касаясь рукой, его друг с самого детства, но с таким же успехом она могла сейчас быть и на Луне.

Эриксон тихонько вздохнул и, не таясь, огляделся по сторонам. Никто из родных Де Френца не явился на похороны. Однажды пройдя это испытание, они не изъявили желания его повторить. Шериф говорил с родней покойного накануне — они были вежливы, но непреклонны. Последнее «прости» они уже сказали человеку, которого знали, и отказались принимать какое-либо участие в судьбе того, кто вернулся из мертвых, назвавшись Лукасом. Кто-то из родственников прислал средней величины венок, но на нем была ленточка лишь с фамилией их родни без указания имени отправителя. Прислоненный к надгробию, венок казался маленьким и сиротливым в своем одиночестве. Больше цветов не было. Может, и мне следовало купить цветы, подумал было шериф. Давненько он не посещал похороны и связанный с ними этикет припоминал смутно. А затем он вдруг подумал, что мэр тоже пришла без цветов, и успокоился. Рия всегда знала, что и как надо делать.

За исключением шерифа, мэра и священника, единственными наблюдателями были двое могильщиков, стоявших на почтительном расстоянии и потягивавших на двоих одну сигарету. Они тихо переговаривались — слова заглушались громким и монотонным гудением священника. Оба были высокими, мускулистыми и, как казалось Эриксону, совсем не похожими на могильщиков. Не то чтобы он твердо был уверен, как именно должны выглядеть кладбищенские рабочие, — в его смутном представлении они должны были стоять, облокотившись на лопаты. Однако нигде поблизости лопат видно не было. Наверное, такие предметы старательно убирались с глаз до тех пор, пока безутешные близкие не уйдут — дабы не расстраивать их сверх меры. Эриксон кисло улыбнулся: лично его бы не расстроило, даже если б сюда пригнали экскаватор. Он поймал на себе строгий взгляд священника — будто тот подозревал шерифа в недостойно малом внимании к церемонии. Чуть выпрямившись, Эриксон сотворил наилучшее свое «должностное» выражение лица, с тоской гадая, как долго еще осталось терпеть до обеда.

Дерек и Клайв Мандервилли, могильщики и чернорабочие кладбища Всех Душ, а также доброй полудюжины других мест, терпеливо ожидали окончания церемонии, чтобы приступить к следующей работе. День выдался холодный, хмурое серое небо грозило дождем и мокрым снегом, но братья знали: раз уж их вызвали — трудиться им в поте лица Что копать могилу, что закапывать — все одинаково тяжело, хотя мало кто ценил такой труд.

Было много причин, по которым люди не очень-то жаловали могильщиков, частенько говаривал Дерек своему младшему брату Клайву. Особенно в таких городах, как Шэдоуз-Фолл (даже если, говоря техническим языком, подобных городов больше не существовало), где не было уверенности в том, что человек упокоится в том месте, где его закопали. Семь потов с тебя сойдет, пока ты им выроешь яму, аккуратненько их уложишь, зароешь и разровняешь все так же аккуратненько и с уважением, а потом вдруг — на тебе: опять выкапывать, опять грязь разводить.