Город еретиков - [59]

3. Нечто подобное рассуждению о пятнах крови можно высказать и о волосах. На изображении видно, что волосы ниспадают так, как если бы тело стояло на ногах, однако при горизонтальном положении тела такое невозможно. Волосы на голове у лежащего человека опускаются перпендикулярно к земле, а никак не параллельно ей.

4. Если бы отметины, соответствующие стигматам, действительно были кровью, они не сохранили бы свой ярко-алый оттенок, а почернели бы со временем.

5. Кроме этого, возникает ряд проблем с пропорциями. Голова заметно уступает в размерах остальным частям тела. Пальцы на руках асимметричны и несоразмерно длинны. Если посмотреть на изображение сзади, то видно, что ступни ног полностью опираются на землю, а колени при этом не согнуты, что противоречит человеческой анатомии. Длина предплечий чересчур преувеличенна; очевидно, что эти части выполнены ех profeso[32], с той нелепой целью, чтобы ладони прикрывали причинное место, а руки при этом оставались согнутыми в локтях. Такая поза придает всей фигуре вид умиротворенный и целомудренный, но в действительности она недостижима.

6. Если бы плащаница покрывала неподвижное тело, та половина, что изображает вид сзади, выглядела бы иначе в тех местах, которые должны были опираться о землю: ягодицам, икрам, лопаткам и голове полагалось бы иметь вид приплюснутый, как это всегда и происходит с лежащими телами.

7. Художник, писавший эту фигуру, позабыл изобразить верхнюю часть головы. Обе половины, представляющие вид спереди и вид сзади, соединяются на голове в одной точке. Выпуклость черепа не представлена ни в малейшей степени. Это подтверждает, что плащаница была изготовлена с помощью двух барельефов — как если бы кто-нибудь перевел на большой лист бумаги орел и решку той же монеты.

Несмотря на весомость своих аргументов, единственное, чего добился епископ, — это повеления Клемента Седьмого хранить молчание под страхом отлучения от Церкви. В 1390 году Папа наконец-то дал разрешение на демонстрацию Святой Плащаницы, которой он присвоил осторожный, почти что двусмысленный статус "изображения", чтобы не выступать полноценным соучастником обмана; чуть ли не шепотом Папа объявил, что "речь идет не о Подлинной Плащанице Господа Нашего, а о полотне или картине, созданной по подобию или в подражание этой плащанице". Однако Клемент Седьмой так и не издал распоряжения, запрещающего демонстрацию полотнища, и не позволил Пьеру д'Арси нарушить молчание.

Решение Папы имело под собой обоснование, о котором ничего не было известно епископу: Жанна, вдова герцога Жоффруа де Шарни, проявила себя как женщина прагматичная, умеющая позаботиться о своей выгоде и не теряющая времени понапрасну. Хотя молодость ее прошла, она была по-прежнему красива и сохранила все свое молчаливое обаяние. Использовав его, Жанна заключила брак с человеком по имени Аймон Женевский. Не многим было известно, что новый муж Жанны де Вержи приходился двоюродным братом некоему Роберту Женевскому, более известному в Авиньоне под именем Клемента Седьмого.

Дело было закрыто, и с тех пор ничто не мешало демонстрировать фальшивую плащаницу перед толпами, ослепленными суеверием, день за днем набивавшимися в маленькую часовню. Конечно, паломники, созерцавшие со слезами на глазах этого человека на полотне, не ведали, что оплакивают они самую жестокую и бесполезную из мук, когда-либо перенесенных в Лирее. Скорее всего, никто из богомольцев никогда не узнал, что под их ногами, утомленными после долгого путешествия, покоятся останки того, на кого они в эту минуту взирают с благоговением.

По ночам, когда над полями снова воцарялась тишина и земля вокруг часовни отдыхала от шагов нескончаемых путников, не все в округе было столь же безмятежно: длинная и тяжелая тень угрызений совести опускалась на сознание тех, что были свидетелями страстей и смерти Аурелио и Кристины, которые — несмотря ни на что и вопреки всему — в конце концов лежали рядом.

10

Прохладный ветерок ласкает поля, словно исполинская, но нежная рука. Ветер, сметающий прочь мертвые осенние листья и обнажающий лозы на виноградниках. Когда ветер налетает на крест на колокольне церкви Святой Марии Лирейской, он превращается в рыдание, в безутешную жалобу. Ветер, хранитель памяти обо всем на свете, тот, кто приносит несчастья и предзнаменования, тот, кто разносит чуму и вертит крылья мельниц, дающих хлеб, ветер сопровождает медленную процессию путников. Ветер — он тоже паломник. Он поднимается над Труа и Лиреем, и его долгий выдох достигает побережья Кантабрийского моря; словно могильщик, ветер проходит своей лопатой над выжженными землями Вильявисьосы и собирает прах с безымянных могил детей, стариков, мужчин и женщин из Велайо, чей грех состоял в том, что они возлюбили ближнего больше самих себя. Ветер не забывает; он дует с самого начала времен и будет дуть после конца, когда ничто уже не будет ему помехой. Когда злодейство, жестокость и бесчестье не оставят от мира камня на камне, мягкая тучка, вдова ветра, начнет свой бесконечный плач над опустошенной землей. Но сегодня над пастбищами Лирея дует ласковый ветерок, словно веером обмахивая лица путешественников, пришедших из дальних мест, чтобы увидеть человека на чудесной плащанице; этот ветер, могучий, но немой, пытается разнести правду по свету, словно семена чертополоха над полем. Этот ветер, овевавший израненный лоб Аурелио в час его мученичества, — тот же самый, что напитал словами утешения женщину, которую он любил. Он на кресте, она на эшафоте — ветер раскачивал их в такт, словно бы они были единой сущностью, сотворенной из таинственной материи любви. Но теперь, в этой буколической церкви Святой Марии Лирейской, ветер — это еще один из путешественников, пришедших, чтобы оставить свое подношение; он входит внутрь в молчании, смешавшись с людьми. И внезапно изумленная толпа видит, как Священная Плащаница, висящая над алтарем, начинает яростно сотрясаться; Бог, ставший человеком, Аурелио, ставший Христом, вздымается над головами паломников, точно желая покарать злодеев; толпа содрогается от ужаса, словно перепуганное стадо. Но страшиться им нечего: это ветер, только ветер.