Теперь очевидно, что молодой человек поступал в банкирский дом, призвавший себе на помощь и использовавший весь потенциал механики.
Впрочем, в описываемую эпоху избыток дел и огромное количество корреспонденции придавали исключительную значимость даже самому простому канцелярскому оборудованию.
Так, почта банка «Касмодаж» насчитывала ежедневно не менее трех тысяч писем, рассылавшихся во все концы света. Машина Лену ар а мощностью в пятнадцать лошадиных сил без устали копировала все эти послания, которые бесперебойно направляли ей пятьсот клерков.
А ведь электрический телеграф должен был бы существенно сократить количество писем, ибо новые усовершенствования позволяли отправителю напрямик общаться с адресатом. Таким образом, тайна переписки сохранялась, и важнейшие сделки могли заключаться на расстоянии. Каждая компания имела свои частные линии системы Уитстоуна,[37] давно уже введенные в действие по всей Англии. Курсы бесчисленных ценных бумаг, котируемых на свободных торгах, сами выписывались на табло в центральных залах бирж Парижа, Лондона, Франкфурта, Амстердама, Турина, Берлина, Вены, Константинополя, Санкт-Петербурга, Нью-Йорка, Вальпараисо, Калькутты, Сиднея, Пекина и Нука-Хивы.
Более того, фототелеграф, изобретенный в прошлом столетии флорентийским профессором Джованни Казелли,[38] позволил посылать факсимиле всевозможных записей, автографов или рисунков и на расстоянии в пять тысяч лье подписывать переводные векселя или контракты.
В то время телеграфная сеть покрывала не только всю поверхность суши, но и морское дно; связь между Америкой и Европой устанавливалась буквально за секунду, а в ходе торжественного эксперимента, осуществленного в Лондоне в 1903 году, двое ученых установили между собой связь, заставив свои послания обежать вокруг света.
Понятно, что в эту деловую эпоху потребление бумаги должно было неслыханно возрасти. Франция, каких-нибудь сто лет назад производившая бумагу в количестве шестидесяти миллионов килограммов, сейчас расходовала ее более трехсот миллионов. Впрочем, теперь уже не опасались, что не хватит тряпичной массы для изготовления бумаги; ее успешно заменили альфа, алоэ, топинамбур, люпин и два десятка других дешевых растений. За двенадцать часов способом Уатта и Бэрджесса ствол дерева превращали в прекрасную бумагу.[39] Леса не использовались больше для отопления, они шли лишь на нужды полиграфии.
Банкирский дом «Касмодаж» одним из первых стал употреблять древесную бумагу. Когда она предназначалась для изготовления векселей, акций и ассигнаций, ее предварительно обрабатывали дубильной кислотой Лемфельдера, дабы защитить от воздействия химических веществ, используемых фальшивомонетчиками. Поскольку число преступников росло день ото дня по мере расширения деловых операций, следовало принимать меры предосторожности.
Таков был этот банкирский дом, где ворочали столь крупными делами. Молодому Дюфренуа предстояло там играть ничтожнейшую роль младшего клерка, обслуживающего счетную машину. В тот же день он приступил к своим обязанностям.
Механическая работа давалась ему с трудом; он не чувствовал в себе священного огня, и машина плохо слушалась его пальцев. Все старания были напрасны, и месяц спустя Мишель делал даже больше ошибок, чем в свой первый рабочий день. А ведь от усердия он едва не сходил с ума.
Впрочем, с ним обращались весьма сурово, стремясь подавить в нем малейшие поползновения к независимости и любые художественные наклонности. У Мишеля не было ни одного свободного воскресенья, ни одного вечера, который он смог бы посвятить дядюшке, и единственным его утешением была их тайная переписка.
Вскоре юноша впал в уныние, им овладело отвращение, и он был не в силах продолжать свою работу подручного при машине.
В конце ноября по поводу сего обстоятельства между месье Касмодажем, Кассиром и Бутардэном-сыном состоялся следующий разговор:
— Этот молодой человек в высшей степени несообразителен, — утверждал банкир.
— Истина требует с этим согласиться, — отвечал Кассир.
— Когда-то подобных индивидуумов называли артистическими натурами, — подхватывал Атаназ, — а теперь мы считаем их просто безумцами.
— В его руках машина становится опасным инструментом, — вторил банкир. — Там, где следует вычитать, он складывает; ему недоступна даже простейшая операция — подсчитать хотя бы пятнадцатипроцентный доход!
— Хуже не придумаешь, — подтверждал кузен.
— Так чем же его занять? — поинтересовался Кассир.
— А читать он умеет? — вдруг спросил господин Касмодаж.
— Полагаю, да, — не совсем уверенно откликнулся Атаназ.
— Его можно было бы приставить к Большой Книге. Он стал бы диктовать Кэнсоннасу, тому требуется помощник.
— Наилучший выход, — согласился кузен. — Диктовать — вот все, на что он способен; ведь даже почерк у него ужасный.
— И это в наше время, когда все так красиво пишут, — отозвался Кассир.
— Если же и с новой работой Дюфренуа не справится, то пусть идет подметать помещения! — заключил Касмодаж.
— Гм… — засомневался кузен.
— Вызовите его, — приказал банкир.
Мишель предстал пред грозным триумвиратом.
— Месье Дюфренуа, — процедил Касмодаж, скривив губы в презрительной улыбке, — ваша очевидная непригодность вынуждает нас отстранить вас от управления машиной номер четыре; получаемые вами результаты являются причиной бесконечных ошибок в наших записях. Дальше так продолжаться не может.
