Город Бога - [30]

— Яго, тут нельзя говорить и регулярных армиях, а про ПВО вообще стоит забыть. Может страны побогаче и крупнее могут себе позволить, а у Теократии так пара штук вообще в столице… если я не ошибаюсь.

— Ну да, а мы высаживались на границе. Что ж, Орден будет рад узнать, что тут нет противовоздушной обороны.

«Орден» — усмехнулся в мыслях Данте. — «Он-то будет». Парень, не зная о чём говорить сейчас с братом, вспомнил про то, чему служит. Конечно, идеал служения в Рейхе это Бог, Канцлер и родина, со всеми ценностями, которые они порождают — веру, беспрекословное служение церкви и государству, верность отечеству и нет места в Империи тем, кто не разделяет эти идеалы. Богослужение и служба государству до смерти — вот тотальная идея Рейха, подаваемая, как антипод кризису и разрухе, которую переменяют слуги Канцлера. Но ведь должны быть и те, кто поддерживает примером и словом идейную основу Империи, те, кто несёт неугасаемый свет веры в земли постапокалиптического варварства, опрокидывая новые тёмные века, скидывая прогнившие элиты и вселяя в угнетаемый люд надежду, что разгорится подобно пламени и выжжет из сердец и умов пресловутую верность местным царькам и демократорам, обещающие под своим крылом процветание и могущество, однако этого не дают, продолжая пировать средь чумы и бедствий. И по мудрой воле Канцлера были созданы Ордена, на базе элитных отрядов из армий Первоначальных Крестоносцев, которым вверили самую важную и священную миссию — идти впереди всей армии, с зажжённым факелом света новых истин и по мере сил проповедовать и убеждать население в своей правоте и силе причастности к общему делу Рейха, а если народ настолько впал в ереси духовно-либеральные, что отвергает тёплый ласковый огонёк Рейха, способный его обогреть в тяжёлый час, то свечи в руках воителей и капелланов орденов обращаются в факелы, которыми они обрекают на пожарище непокорные земли, отчищая их от скверны.

Сначала Император задумывался о создании одного-единственного ордена, но потом пришёл к мысли, что несколько элитных подразделений будет иметь куда лучше.

Данте, вспоминая об орденах, находит их авангардом механизма прогресса, имя которому Рейх. Парень искренне рад, что есть те, кто готовы показать людям, что можно спасти души и продлить жизнь земную следуя духовным ориентирам, «звёздам морального просвещения», которые сходят с фолиантов и уст капелланов и священников орденов. Они — первые, кто заставляет людей усомниться в прошлом, первые, кто может их заставить отречься от промозглых путей былого существования, они единственные, кто готов жертвовать собой ради людей, выступая на передовую бесконечных воин.

И каждый орден имеет свой неповторимый характер и манеру поведения — «Пурпурные Сердца» — милосердные проповедники, подкупающие милостью и готовностью всегда помочь обездоленным всем, чем могут; «Алмазные Щиты» — всегда встают на защиту угнетаемых и рабов, с ревностью повергая угнетателей и втаптывая их в грязь; «Палачи» — устрашающие и бесстрашные, атакующие без предупреждения, заранее выносящие приговор и исполняющие его с устрашающей педантичностью, и только потом, приступая к общению с простыми людьми; «Железные Ангелы» — холодные и безжалостные — один раз заявляют о намерениях, и коли люди отказались от вступления в Рейх на них опускают жестокую кару; и «Крылья Ветра» — стремительные и порывистые, наступают без предупреждения, но с агитацией и пропагандой, что становится хорошим подспорьем при наступлении.

Пять орденов — сияющие бриллианты, которые всегда готовы броситься в центр любой битвы, руководствуясь девизом — «Коль не приняли крест и слово праведное, так познают пусть меч и огонь».

Однако рассуждение об орденах неожиданно привело парня к мысли «А где — они?»

— Брат, а мы правильно идём? — забеспокоился Данте. — Давай сверимся с картами, а то за этими нагорьями и холмами ничего не видно.

Яго усмехнулся и его строгое, будто отёсанное из камня, лицо с квадратными чертами, обрело ноту добродушия. Брат поднял руку вверх и указала на высоченное строение, сияющее золотым блеском и став ярким маяком для каждой заблудшей души, как видят строение люди этих земель.

— Вон, пирамида. Идём строго на неё и выйдем вскоре к Граду.

— Слишком огромная. Как я мог её упустить из виду? Я думал, идя по дороге, сможем ориентироваться.

— По дороге, — удивился Яго и топнул сапогом по земле, подняв клубы светло-коричневой пыли. — Где ты тут видишь дороги? Их тут сотней войн и химическим противостоянием просто сдуло.

Данте ухмыльнулся и продолжил идти. Возвышение за возвышением, холм за холмом, по малым нагорьям по протоптанной дороге они идут вперёд, в сторону Града, который удаётся увидеть изредка, когда братья оказываются на достаточных высотах, и то он представляется маленькими частями, не достаточными, чтобы выстроить образ столицы Теократии. Но больше всего взгляд Данте приковывает не мимолётные виды Града, а вид дороги, по которой они топают. Асфальт тут если и попадается, то в виде редких кусков пыльного камня, валяющегося где-то у краёв дороги. Выгоревшие и разрушенные автомобили, ставшие грудами мусора, растаскиваемые бедняками и мусорщиками, но люди часто пытаются преодолеть дроги на машинах,… некоторые глохнут, другие подвергаются атаке мародёров, а третьи «случайно» загораются от рук самих ездоков, которые решились обобрать и покончить с пассажирами, друзьями или вообще семьёй, а поэтому поток металлолома на тысячах путях Иберийского Полуострова не уменьшается. Парни идут возле самых настоящих призраков, которые отвратительным видом показывают, до чего докатился разделённый народ на этих землях, впав в дикарство и безумие, и ступая мимо обгоревшего металла, у Данте копится скорбь на душе, ибо во всём этом он видит прошлое своей родины — юга бывшей Италии. Дорога, помимо машин, усеяна мелким, но не незначительным, мусором — выцветшие детские игрушки. Парень, бегая взглядом по тому, что под ногами, понимает, что игрушками когда-то играли дети, а если они тут, то сами их владельцы похоронены где-то у дороги или ещё хуже — на рынках Южного Халифата ценятся молодые рабы, а остальные страны, алчущие дешёвой рабочей илы и развлечений только и рады покупать невольников. Вещи быта, почерневшие и россыпью, лежащие на пыли говорят о том, какое множество простых людей — мужчин и девушек, взрослых и детей, тут сгинуло — их либо убили, скинув на края печальной стези или продав за несколько песо в лапы работорговцам или богатым извращенцам.