Город - [27]

— Это твой дедушка? — спросил Коля. — Его на улицу надо вынести. Нехорошо тут тебе с ним одному сидеть.

Губы мальчишки шевельнулись, но даже это далось ему с трудом. Они запеклись, будто их склеили.

— Он от птиц уходить не хочет.

Коля глянул на пустые клетки:

— Мне кажется, уже можно. Пойдем, внизу есть приятные девушки, они тебя супом накормят, воды дадут.

— Я не хочу есть, — ответил мальчишка, и я понял, что дни его сочтены.

— Все равно пошли, — сказал я. — А то холодно. Мы тебе теплого дадим, воды.

— Мне за птицами надо смотреть.

— Нету здесь уже никаких птиц, — сказал Коля.

— Еще есть.

Я сомневался, что мальчишка протянет до завтра, но не хотелось, чтобы он умер здесь, в одиночестве, по соседству с бородатым трупом и пустыми клетками. Мертвые в Питере были повсюду: их складывали огромными кучами за городским моргом, сжигали на кирпичном заводе, сваливали в траншеи у Пискаревского кладбища, разбрасывали по льду Невы — будет чем поживиться чайкам, если они еще остались, эти чайки. Но здесь умирать — как-то совсем уж одиноко.

— Смотри, — сказал Коля и потряс одну клетку. — Никого нет дома. Ты хорошо сторожил, ты птичек защищал, а теперь они улетели. Пойдем с нами.

Он протянул руку в перчатке, но мальчишка не двинулся с места:

— Дед Руслан бы тебя застрелил.

— Дед Руслан? — Коля глянул на труп старика. — Злой он был дед, а? Сразу видно. Хорошо, что ты мирный.

— Он говорил, у нас в доме все на птичек наших зарятся.

— И правильно говорил.

— Говорил, придут сюда и глотки нам перережут. Им только волю дай, говорил. Курей украдут, суп из них сварят. Поэтому кто-то все время должен быть на часах, ружье из рук не выпускать.

Мальчишка говорил безжизненно, на нас не глядел, невидящие глаза его подернулись пеленой. Видно было, как он дрожал. А когда говорил, у него клацали зубы. По щекам и шее у него расплылись пятна светло-бурого пуха — словно само тело отчаянно пыталось спастись от холода.

— Говорил, на них мы всю блокаду продержимся. Пара яиц в день да карточки — нам хватит. А мы их согреть не могли.

— Да хватит уже про этих клятых кур. Пошли, давай мне руку.

Мальчишка по-прежнему не обращал внимания на Колю, и тот в конце концов поманил меня, чтобы я помог. Но я кое-что заметил — движение там, где никакого движения не полагалось: под шубкой у мальчишки что-то шевельнулось, словно его гигантское сердце забилось так громко, что стало видно.

— Что у тебя? — спросил я.

Мальчишка погладил себя по шубке спереди, словно успокаивая то, что было под ней. Впервые он посмотрел мне в глаза. Хоть он и был слаб, хоть до финиша ему оставались считаные миллиметры, я видел в нем крепость — упрямство, доставшееся по наследству от старика.

— Дед Руслан бы тебя застрелил.

— Да, да, ты уже сказал. Ты одну курицу спас, что ли? Это последняя. — Коля посмотрел на меня. — Сколько яиц курица в день откладывает?

— А я знаю?

— Слушай, малец, я тебе за эту курицу триста рулей дам.

— Нам тыщу предлагали. Дед всегда отказывался. Куры нам всю зиму продержаться помогут — так говорил. А с рублями что делать?

— Еды себе купишь. Курица помрет, как все остальные, если ее тут держать.

Мальчишка покачал головой. Разговоры его утомили, глаза уже закрывались.

— Ладно, а если так? Дай-ка мне. — Коля выхватил у меня из руки «библиотечную карамельку», добавил к ней последний ломтик своей колбасы и триста рублей. Все это положил мальчишке на колени. — У нас больше ничего нет. Теперь послушай меня. Если не будешь шевелиться, ты сегодня здесь умрешь. Тебе нужно поесть и слезть с этой крыши. Мы отведем тебя к девушкам на пятом этаже…

— Они мне не нравятся.

— Тебе ж не жениться на них. Мы им отдадим эти деньги, а они тебя накормят супом. Поживешь у них несколько дней — силы вернутся.

А сил у мальчишки хватило лишь слабо качнуть головой, но смысл был ясен. Он никуда не пойдет.

— Ты здесь птичку защищать останешься? А чем ты ее кормить будешь?

— Я с дедом Русланом буду.

— Пусть уж мертвые тут сами разбираются, а ты пойдешь с нами.

Мальчишка принялся расстегивать шубку. Бурую птицу он прижимал к груди, как новорожденного. Такого убогого зрелища я не видел давно — курица была грязная, оцепенелая. Здоровый воробей в уличной драке заклевал бы ее как пить дать.

Он протянул птицу Коле, а тот воззрился на нас обоих, не очень понимая, что сказать, что сделать.

— Бери, — произнес мальчишка.

Коля еще раз глянул на меня, потом — на него. Не помню, чтобы раньше он так терялся.

— Не живут они у меня, — сказал мальчишка. — В октябре у нас было шестнадцать. А сейчас только эта осталась.

Нам эта курица нужна была как воздух — но мальчишка отдавал ее за так, здесь что-то не то.

— Забирай, — повторил он. — Я от них устал.

Коля принял птицу из его рук, но не разглядывал, вообще к лицу подносить не стал — опасался, что глаза ему выцарапает. Однако никакого буйства в курице уже не было. Она сидела у Коли на руках вяло, дрожа от холода и тупо глядя в никуда.

— Держи в тепле, — сказал мальчишка.

Коля расстегнул шинель и сунул птицу за пазуху — в слоях теплой одежды еще оставалось место дышать.

— Теперь уходите, — сказал мальчишка.

— Пойдем с нами. — Я сделал последнюю попытку, хоть и знал, что все бесполезно. — Тебе сейчас не надо одному.