Горняк. Венок Майклу Удомо - [150]

— Я не мог поступить иначе. Понимаешь? Не мог…

Мэби не услышал мольбы в голосе Удомо. До его сознания дошли только страшные слова о предательстве.

А Удомо все говорил — он взывал к Мэби, пытаясь заставить его понять, какие муки он пережил, как нужно ему утешение. Но Мэби не слышал его. Он понял одно — Удомо предатель. Эта мысль отрезвила его.

— Ты… — Мэби задохнулся. — Ты…

С дикой злобой, с ненавистью он швырнул свой стакан в голову Удомо. И в ту же секунду бросился на него сам. Он бил его, рвал на нем одежду. Осыпал проклятиями.

Стул Удомо грохнулся на пол, увлекая за собой обоих. На шум прибежал слуга. Он зажег свет.

Удомо сидел на Мэби и держал его руки. По лицу Удомо текла кровь. Осколком стекла ему глубоко порезало левую щеку чуть пониже скулы.

— Ой, хозяин.. — закричал слуга.

— Твой хозяин заболел, — с трудом проговорил Удомо. — Помоги мне.

Мэби отчаянно сопротивлялся. Но где ему было одолеть Удомо. Он перестал вырываться и, с бешенством глядя Удомо в лицо, стал осыпать его бранью, выбирая самые оскорбительные, самые грубые ругательства. Потом он плюнул. И плевал до тех пор, пока все лицо Удомо не покрылось плевками.

— Помоги мне, — сказал Удомо.

Он встал, подымая с собой Мэби. Слуга шагнул к ним. Мэби изо всех сил рванулся назад. Удомо не сумел удержать его. Мэби потерял равновесие, грохнулся об пол и затих.

— Ой, хозяин! — воскликнул слуга.

Удомо опустился на колено.

— Ничего, скоро придет в себя.

Он на руках отнес Мэби в спальню и положил на кровать.

— Раздень своего хозяина. Я оставлю записку, завтра утром передашь ему. Подай мне бумаги.

Слуга принес бумагу. И тут только заметил кровь на лице Удомо.

— Ваше лицо, сэр…

— Ничего страшного.

Он написал:

«Как проснешься, немедленно приходи ко мне. Буду ждать тебя в кабинете.

Удомо».

Он отдал записку слуге. Затем вышел, сел в свою машину и уехал.

Полчаса спустя двое часовых заняли посты у ворот дома Мэби.

На другом конце города губернатор и начальник его канцелярии безрадостно, но целеустремленно напивались.

— Боже мой, до чего же я ненавижу Африку! — сказал Росли.

— То есть прогресс? — возразил Джонс. Его желтоватое, болезненное лицо совсем сморщилось.

— Нет, именно Африку — этот проклятый континент с его тайнами и амулетами, ритуальными кровопусканиями и предательством. Страна изуверов. Гнусная страна!

— Мы — европейцы — прошли тот же путь. Проделывали штуки почище. Только все это было давно, а у людей короткая память. — Джонс выпил еще. — И ведь не утешишь его ничем…

— Вы видели его сегодня? — спросил Росли.

— Да. Держится еще более неприступно и холодно, чем всегда. Сукин сын! А знаете, Росли, все-таки он великий человек. Только отъявленный негодяй или великий человек мог решиться на такое. Мы с вами сделаны из другого теста.

— Нет, такого прогресса и таких великих людей мне не нужно, — с горечью сказал Росли.

— Интересно, о чем он сейчас думает, — тихо проговорил Джонс.

Утреннее солнце заливало кабинет премьер-министра. Удомо отвернулся от окна и посмотрел Мэби в лицо. На нем была написана откровенная ненависть.

— Ты по-прежнему отказываешься войти в мое положение?

— Я понимаю только, что ты предал друга, — отрезал Мэби.

— И настаиваешь на отставке?

— Да.

Удомо жестом пригласил Мэби сесть.

— Садись, Мэби! Давай поговорим.

— Нам не о чем говорить.

— Черт бы тебя побрал, — вспыхнул Удомо. — Разнюнился, как плаксивая баба. Ты, может, думаешь, что я с радостью пошел на это? — Голос его дрогнул. — Я не мог иначе! Не мог! Личные чувства не должны мешать нам исполнять свой долг. Долг по отношению к Африке! К ее народу! Моему народу и твоему! К ее будущему! Подумай об этом, Мэби…

— Ты кончил?

«Он слишком ненавидит меня», — подумал Удомо.

— Ладно. Но ты понимаешь, что в стране тебе оставаться нельзя?

Горькая усмешка покривила губы Мэби.

— Можешь не бояться — болтать я не стану.

Удомо невесело улыбнулся:

— А если и станешь, кто тебе поверит? Во всяком случае, я найду способ заставить тебя молчать. Ты, надеюсь, не думаешь, что я позволю тебе загубить все мною сделанное. Я любил Мхенди. Тебя я не любил никогда.

— Я бы хотел повидать своих перед отъездом. Ты не можешь запретить мне сделать это.

— Не могу? Ты улетишь первым самолетом. Кажется, сегодня вечером есть рейс. Ты уедешь лечиться. Вчера вечером у тебя был острый приступ безумия. Твой слуга, если надо, подтвердит это. Ты будешь отсутствовать очень долго, так долго, что в конце концов мне придется передать твое министерство кому-нибудь другому.

— И ты не боишься, что я расскажу обо всем в Англии?

— А что ты можешь сказать? Какие у тебя доказательства? Не забудь, что у тебя был приступ. Этим можно многое объяснить. Но ты не станешь болтать, Мэби. Ты ведь тоже хочешь быть патриотом, но желаешь при этом уберечь свою драгоценную душу. Ты прекрасно знаешь, что я не мог иначе. Но тебе лишь бы самому рук не замарать. Грязную работу пусть делает подлец Удомо. Тоже мне «оплакиваю Мхенди»! Очень ему это нужно! Ладно, уезжай, Мэби, — блюститель нравственности! Мне некогда сочувствовать тебе. Я должен делать дело. Смотреть на тебя тошно! Уезжай… — Он пошел к своему столу и сел.