Горная худра - [3]

— Гизелой буду звать тебя, — сказал жене довольный Финн, и склонила она голову, соглашаясь с новым именем.

Как вернулись из церкви, Финн сразу к амбару отправился. Снял засов-крест, красную нить разомкнул, прутья орешника повыдергал. Вывел старого Мьона на свет.

— Видишь, — говорит Гизеле, — что обещал тебе, то выполняю.

Снял с шеи цверда ореховый крест, с рук его путы снял.

— Иди, — говорит, — да впредь на дороге мне не попадайся.

Глянул тоскливо Мьон на дочь, но что тут сделаешь, когда силён ведун, да солнце в небе высоко, да колокольный звон от церкви доносится. Повернулся он и поскакал в лес. Осталась Гизела одна.

Финн крест за пазуху спрятал, улыбнулся широко, прижал Гизелу к сердцу:

— Заживём мы с тобой теперь, жёнушка!..

Что ж, и она ему улыбнулась.

Учиться Гизеле многому пришлось. Никаких ведь дел она домашних не знала, ничего по хозяйству не умела. Свалилось это всё на Гри. Та у брата в хозяйстве двойную лямку тянула: и за домом следила, и в поле работала наравне с работниками. Не любил Финн сестры. Никогда доброго слова ей не скажет, всё покрикивает да поручения даёт. Едва Гри с одним делом справится, как у Финна уже другое наготове. А если оплошает Гри, так у Финна и тумаки недалеко. Гри всё терпела, ни разу брату не возразила. Гизела смотрела на это, и гнев её брал от того, как муж её с сестрой обращается. Так бы и высказала ему всё — да робела сильно.

С самой-то Гизелой Финн ласков был, ни разу не замахнулся даже. Домашней работы сильно с неё не спрашивал, с ярмарки обновки привозил. Не могла на него Гизела пожаловаться. Только тоска её тут заедала. Вроде и привыкла уже среди людей жить, правила соблюдать человечьи, в церковь каждое воскресенье ходила, как положено, — а иногда бывали такие дни, что хоть в омут головой. Была же она когда-то свободной. В такое время она старалась Финну на глаза не попадаться. Знала: не понравится это мужу. Её ругать не станет, так на Гри сорвётся, а её-то вины в том и вовсе нет.

— Под горами, — рассказывала она Гри, — жилы рудные вьются, камни цветные в гнёздах сидят, и у всякого голос наособицу: прислушаешься — поёт земля! Можно их наружу выкликать, можно, наоборот, в дальнюю глубь увести. Есть реки с чёрной водой под корнями гор, есть озёра огненные. В огненных озёрах змеи крылатые живут, каждая чешуйка своим огнём горит…

— Скучаешь ты по дому, — вздыхала Гри. Тогда Гизела утыкалась ей в плечо и плакала, а Гри обнимала её и гладила по золотым волосам. Сильные объятия были у неё, чуть не крепче Финновых.

— За что тебя Финн не любит? — спрашивала Гизела.

— А что меня любить? — пожимала плечами Гри. — Видишь сама, какая я: некрасивая, нелепая, люди надо мной смеются, мужиком в юбке за глаза обзывают. Позорю я брата только. Да и глупа; он, видишь, человек учёный, а я и имя-то своё писать не научилась, крестиком подписываюсь.

— Это ты-то некрасивая?! — поразилась Гизела. — Да краше тебя в округе никого нет, ты войдёшь — словно мгла ночная на землю опустится. Даже в горах, среди бывшей родни своей, не видела я никого подобного тебе.

— Вот Худрой-то меня и кличут, — невесело усмехалась золовка. — Слышала я, что худры все уродливы, мужеподобны, но на тебя посмотрела и перестала в это верить. Ты вон какая красавица — тоненькая, ладненькая, двумя пальцами в талии обхватить можно, и волосы, как золотой водопад, до пят стекают.

— Так замухрышка я, — терялась Гизела.

— Видишь, как оно забавно получается: у нас ты красавицей будешь, у вас — я… А для своих мы обе нехороши.

— Меня дома никто видом моим не попрекал, — возражала Гизела. — И тебя попрекать бы не стали. Будь я свободна, клянусь, увела бы тебя отсюда, никому бы над тобой смеяться не позволила! Была бы ты сердечной моей, в хрустальной пещере жила бы.

В хрустальных пещерах вместе селились худры, что находили подругу себе по сердцу и готовы были семью образовать, и Гри об этом было ведомо. Ведь у худр всё не как у людей, и женщины у них чаще живут с женщинами, чем с мужчинами. Смущалась она таких речей, но, однако же, замолчать Гизелу не просила.

В другой раз разговорились они про Финна.

— Брат с отцом нашим не шибко ладил, — рассказывала Гри, расчёсывая Гизеле волосы. — И когда ещё был жив батюшка, ушёл Финн на заработки, несколько лет дома не появлялся, и вестей не было от него. Думали даже, что сгинул, батюшка хутор мне оставить хотел. Однако три весны назад вернулся Финн. Рассказывал, что был в службе у одного ведуна; денег не скопил, зато научился тому, чего обычные люди и вовсе не знают. Ему не поверили сперва. Да Финн особо и не любит волшбу свою применять. Ну вот, а вскоре, как Финн вернулся, слёг отец с лихорадкой, да на ноги уж не поднялся; а хутор Финну достался.

— Так отец же тебе его отставить хотел?

— Хотел не хотел, — вздохнула Гри, — а раз наследник вернулся, нет у меня в хозяйстве доли. И то спасибо, что не гонит меня брат.

Собрала она с расчёски волосы, сложила в мешочек полотняный. В золото превращались выпавшие волосы бывшей худры, потому Финн строгий учёт им вёл, велел собирать да ему отдавать.

— Скверные обычаи у вас, — сморщила нос Гизела.