Горм, сын Хёрдакнута - [5]

– Ой… Так то, что жены карлов про мюлингов рассказывают – тоже правда? – ужаснулся Хельги.

– Ну, как тебе сказать… В нашей усадьбе жены карлов еще теперь рассказывают, что в кухне появляется привидение Хьордисы, дочери Эйлима, с переломленной спиной, без головы, и с ногтями, как кухонные ножи, мечется на четвереньках из угла в угол, и завывает.

Хельги гордо выпрямился.

– Столько приготовлений на это ушло. Сначала я собирал и сушил дурман-траву. Потом спер из ларя старый мамин сарафан. Зашил у сарафана ворот. Потом спер с псарни баранью похлебку. Заманил волкодава Хоппа в пустой ларь для муки и набросил на него и миску сарафан, пока женщины ходили за водой. Залез с дурман-травой на крышу. Когда женщины вернулись, высыпал траву в дымоход над очагом. А тут как раз Хопп доел похлебку и вылез из ларя…

– Да, это было сделано с большим вниманием к мелочам. – признал Горм. – Но надо было Хоппу еще чего-нибудь дать, когда ты снимал с него сарафан. Бегать, ничего не видя, в этом наряде сильно ему не понравилось…

– А ты откуда знаешь?

– Если бы понравилось, вряд ли он бы тебе какнул на подушку на следующий вечер… А ты мог бы эту каку заметить и прежде, чем плюхаться с разбегу мордой вниз на полати… Так что Хопп вышел тоже не дурак на розыгрыши. Но это мелочи – визг в тот вечер с кухни был отменный, и главное – никто ничего так и не понял. Добрую ты сработал подковырку, брат. Память на годы.

– Что правда, то правда, но к чему ты сейчас-то про это?

– А вот к чему. Жены карлов просто так про что-то болтать не станут, но могут перепутать, например, собаку в платье с привидением. А может, услышат писк и возню совенка или барсучонка и решат, что это привидение поменьше. Хотя, с другой стороны, может, мы-то сейчас думаем, что это сова ухает, а это черно-синий драугр[9] дерет какую-нибудь еще дохлость когтями и хохочет, перемазав свои гнилые зубы в протухшей крови… – Горм задумался. – Что-то мне расхотелось ночевать в лесу. Давайте-ка мы этого угря съедим, выпьем слабое пиво, и пойдем обратно в Ноннебакке. Кстати, и мать ваша все-таки может вас хватиться. Вы, конечно, сделали очень хорошие чучела на полатях из мешков с крупой, горшков и пакли, но я подозреваю, что она сможет их от вас отличить, если сильно постарается. И про лесной народец, знаете что? Я бы никому ничего не рассказывал. Во-первых, все равно не поверят, а во-вторых, что мы, жены карлов, чтоб языками трепать?

Глава 2

– Никто не помнит, почему поссорились Седна, инуа[10] моря, и Силла, инуа воздуха. Давно это было, и Седну рассердить не так просто. Много бедная вытерпела от отца и от мужа, обаче, мужа она все-таки прикончила, так что есть предел и ее терпению. Помни об этом, потому что Седна посылает нам тюленей и моржей на шкуры и на пропитание. Седна правит китами. Правит она и косатками, которые помогают нам ловить китов. Инуа Седны управляет инуа всех морских существ, потому что когда-то киты, тюлени, и моржи были суставами ее пальцев. И когда Седна посылает охотнику тюленя, охотник должен поблагодарить инуа этого тюленя за то, что тот отдает охотнику свою жизнь. Тогда инуа тюленя вернется к Седне, она вдохнет ее в тюлененка, который вот-вот родится, а жизненная сила тюленя перейдет к охотнику.

– Так может Силла или один из меньших инуа, Силле подвластных, нарушил табу и не сказал благодарности?

– Может, так и было. А может, еще что было. Но Седна вызвала из тьмы тупилека – злого духа, чтобы тот преследовал Силлу, и назвала его Тугныгак. Злые духи заводились и до этого, но их вызывали древние шаманы, и они были гораздо слабее, чем Тугныгак. Некоторые говорят, что шаманы тупилеков не вызывают, а создают из всякой дряни – оленьих рогов, рыбьей чешуи, моржовых внутренностей, мертвых детей, и это нарушение великого табу – сотворить нечто без инуа, которая питается другими инуа. Поэтому тупилек рано или поздно обязательно возвращается к шаману, который его создал, чтобы его убить и перестать быть.

– А ты можешь вызвать тупилека?

– Наверное, небольшого, с тюленя, могу. Но зачем мне это? Убивать кого-то мне незачем, и сила моя не смертью питается, я не ангакок[11]. Но тупилек, которого вызвала или создала Седна был особенный. Могучий ангакок может вызвать тупилека с такой силой, как у косатки или нанука[12]. А тупилек Седны мог косатку пополам перекусить, или нанука проглотить не жуя. Он мог бы победить Силлу, но Силле на помощь пришел Нааръюк, инуа памяти, кто все помнит. Долго бились Силла и Нааръюк с тугныгаком, и битва их бросала мир то в жар, то в холод. Лед наступал, лед отступал, где раньше был пак, приходило море с шугой, и наоборот. Киты бросались на берег, охотники не могли прокормить свои семьи, кто раньше сытый спал на добрых нанучьих шкурах, теперь голодный мыкался без сна на протухших моржовых. Но понял Тугныгак, что не одолеть ему Силлу и Нааръюка, и решил, как все тупилеки, сожрать инуа того, кто его создал.

Но Седна знала про это, да и передумала уже, видно, мстить Силле. И Седна дала знать всем шаманам, чтобы они помогли ей поймать тупилека. Шаманы вместе отправились в мир духов и поймали Тугныгака в сеть из заклинаний. Вот только чего шаманы не рассчитали. Когда они вернулись из полета в мир духов, они притащили Тугныгака с собой. Но это не было большой бедой, потому что он остался в сети. Лед пришел, а с ним тюлени, моржи, белые куропатки, и овцебыки. Порядок восстановился. Но каждое поколение, шаманы должны были передавать своим ученикам знание заклинаний, что держат великого тупилека в сетях. И эти заклинания вмерзли в лед и так стали частью мира. Но теперь приходят странные времена. У воды в океане вкус неправильный, обаче – слишком пресный. Рыбе не нравится, она уходит, а за ней и тюлени. Косаткам есть нечего, они нам в сети рыбу не загоняют, а сами жрут каланов. Это, говорят, потому, что пришли странные мореходы из-за океана, с кожей, как рыбье брюхо, и глазами, как старый лед. От близости их странных заклинаний, сеть, что держит Тугныгака, расплетается, а с ней, расплетается и порядок. Сейчас только первые нити расплелись. Когда сеть больше расплетется, совсем плохие времена начнутся – пак растрескается, нануки тонуть будут, и птицы прилетать перестанут. Я думал, хоть до совсем плохих времен не доживу, но тому, видно, не быть. Сейчас сам увидишь знаки.