Горм, сын Хёрдакнута - [37]

Горм переглянулся с Кнуром, потом еще раз подивился на сорванные с петель дубовые створки, окованные железными полосами в руку толщиной, и переломанную надвое затворную балку в два обхвата.

– Второй в озеро бросился. Плоскиня храбро бился, но Ерманарек ему сперва щит топором расщепил, а следующим же ударом правое плечо разрубил почти до пояса. Как раз к концу поединка, наша ватага с Тайничной башни подоспела, ино мы первые копья в Ерманарековых лиходеев бросили, нуиты, что раньше в город вбежали, сзади на нас насели. Безносу через щеку нёбо копьем проткнули, Векшу Ерманарек сам голову срубил, а меня его ватажник так топором по шлему огрел, что последний глузд едва насовсем не отлетел, – старый посадник снял сильно подпаленную шапку с почерневшими остатками то ли куньей, то ли собольей оторочки, и показал шишку размером с кулак.

– Даждь позорути, – Круто прислонил булаву к стене рядом с совней, снял варежки, и пальцами легко пробежал по голове старика. – Цел череп. Дублий еси, старче!

Горм вполголоса спросил Кнура:

– Ты понимаешь, что он говорит?

– Местами.

– Он вообще по-венедски говорит?

– Если он по-венедски говорит, то я на Само, – Кнур пожал плечами.

– Эн уско синуа[52], – прошептал Горм.

– Ах так? Синула сопули хоусуиса, – прошипел в ответ Кнур.

– Сопули? Хейкко… Виттуйен кевят йа кирпиен такаталви, – злорадно шепнул Горм.

Кнур почесал в затылке. Тем временем, Селимир учтиво, но твердо отстранил Круто:

– Не трать время на старика, цел череп, не цел, сто десять лет мне, могу уже и помереть. Иди от башни прямо через Загородский Конец, перед Свароговым капищем направо поверни. Там чертог Свентаны, в нем раненые, обгорелые, дыма надышавшиеся, молодые совсем, и дети.

– Реснота. Ключим еси, Селимирче, – Круто встал, в пояс поклонился перед Селимиром, подобрал булаву, и пошел обратно к коню.

– Нет, если б он на Само говорил, мы б куда больше понимали. Да, виттуйен – это что? – шепнул Кнур.

– Это куда кирпиен наведываются по большим праздникам, – разъяснил Горм.

– Мог бы и сам, поди, догадаться…

– Обрящете мя во Свентанином чертоге! – знахарь сгреб с саней короб со снадобьями, ткнул дубину в седельную сумку, запрыгнул в седло, вдавил пятки сапог коню в бока, и ускакал, чуть не сбив Безноса.

– Селимир свет Радилович, а дальше что было? – спросила Найдена.

– Дальше? Безнос вот вытащил меня из под кучи трупов, да в подвале под горелыми хоромами купеческими спрятал, пока Йормунрек да его шиши город на поток и разорение пускали. Всех мужей почти перебили, много жен, дев, да детей угнали. Внучка моя Смеяна пропала – не то свезли, не то сгорела. Свитки сожгли, капища разорили, с чуда Сварогова о змие золото сорвали, медь с крыш – и ту своротили. Два дня город грабили, на третий в ладьи сели и ушли. Кто жив остался, вышли из погребов да из леса, стали убитых хоронить.

– Селимир-посадник, ты еще про мертвого бога говорил, – напомнил Горм.

– То совсем лихое дело. С Йормунреком дроттар[53] пришел, слепой, а будто все видит, с вороном говорящим. Молнию из-под озера вызвал. Он же Йормунреку велел на Раскатной башне перевешать всю посадникову семью, до детей малых, с конями, собаками, свиньями, и коровой. Сказал, что это жертва Одину.

– Так загрыз же Одина Фенрир-волчище, и воронов его сожрал? Мы как раз недавно все это вспоминали, – возмутился Горм.

– Загрыз. Но дроттар сказал, его сыновья, Видар и Вали, отнесли тело Одина к ясеню Иггдрасиль, и там повесили. Девятьсот лет Один на ясене висел, пока ростки Иггдрасиля не вросли в его тело. Так древесная кора выросла на месте горла, что Фенрир-волк разорвал. Кора выросла, Один встал, и увидел, что все его забыли, и боги, что пережили Рагнарёк, и смертные. И даже его сыновья. Была у него еще одна обида на одного из сыновей, но какая – я не знаю, сам с дроттаром я не говорил, сперва в беспамятстве лежал, а потом прятался.

– А кто говорил с ним? – ввернул сын ярла.

– Кто с ним говорил, почти все мертвы. Одну старуху он в живых оставил, жрицу Мары.

– А как зовут ее? И кого жрицу?

– Никак не зовут, и незачем. Мара – старая богиня, мало кто ее помнит. Когда-то, говорят, мост между явью и навью стерегла. Теперь ей одни змеи служат, да еще вот одна старуха без имени. Когда та старуха умирает, другая старуха тело первой обмывает, эту воду пьет, имя свое забывает, да начинает Маре служить, – старик закашлялся.

– Тьфу! Без этого жуть до чего полезного знания про старух и воду мы бы, поди, и обошлись, – отметил Кнур и еще раз сплюнул.

– Выпей пивка, Селимир Радилович, – Найдена протянула старому посаднику мех, вытаскивая затычку.

Тот сделал добрый глоток и передал мех обратно. Поймав взгляд Безноса, Найдена протянула мех и ему. Подкрепленный последним пивом, сваренным Барсуком, Селимир продолжал:

– Дроттар все рассказал старухе, и велел, чтоб та другим передала. Осерчал Один и на богов, и на смертных, что его забыли. Тысячу лет готовил он месть богам, что Рагнарёк пережили, и одного за другим, всех их поубивал. Своих собственных сыновей – первыми. А теперь в Круг Земной вернулся, пришел ему черед смертных наказать. Кто всех других богов отверг и ему служить начал, тому он дает тайное знание. А за него требует жертв – повешенных или задушенных.