Горм, сын Хёрдакнута - [34]

– Ну, то не великая неудача, – ярл рассмеялся. – Садись вот с бодричами. – Не побрезгуете мед пить с моим корнаком?

– Какой разговор, – Годлав придвинулся к Миклоту, освобождая место. – Ловко ты нас обошел у Свитьи, ярл, но кабы не камнемет, день бы наш был!

– Так не было у меня камнемета.

– Как не было? А что ж под навесом стояло?

– Пять ушкуевых шкур – на берегу досушить не успели, – ярл ухмыльнулся, шрам на его лице добавил к выражению толику кровожадности. – Сейчас только вот мы берегом в Зверин пошли, а Кьяр, прави́льщик мой, кнорр в Хроарскильде погнал – киль усилить стальными пластинами и дубом, и камнемет добавить.

Годлав в негодовании толкнул соседа локтем в бок:

– Ты слышал, что он сказал? Под навесом у него ушкуевы шкуры были, а не камнемет!

Миклот, лицо которого приятно грела каша в глазированной глиняной тарелке, повернул голову в сторону Годлава, смахнул на него часть каши, открыл один глаз, и промычал:

– Ннну это просто очень ннизко даже…

Один из псов просунул длинную лохматую морду между бодричами и стал слизывать кашу со щеки Миклота, задевая его треугольным висячим ухом. Ладейщик попытался нежно обнять животное за шею, мыча:

– Ммне ллюба твоя коса, дева…

– Говори тише, – обратился к Годлаву Хёрдакнут. – У нас один нарвалий зуб не продался за полную цену – видно, треснут был, и кривой вырос. Купишь его у меня, никому не расскажу, когда точно вы нас встретили и когда мы камнемет установили.

– Хоть четверть скинь с кривого-то!

– А какая разница, честно, кривой он или нет? – Краки, похоже, не был знатоком торговли нарвальими бивнями.

– А вот какая, – Годлав повернулся к корнаку. – Зуб распилят, куски сотрут в порошок, и ежели твой уд к сапогам тянется, толику порошка выпьешь, и уд твой на подъем. Потому порошок ценится в два раза на вес золота.

– Не дешевле выйдет сапоги на подоконник поставить? – съехидничал корнак.

– А вправду, на уду глаз нет, какая уду-то на уд разница – прямой, кривой? – осенило ярла.

– От кривого криво встанет! И еще, про лютичей и кобылу ты тогда – ну совсем зря, – пожаловался Годлав. – Скинь четверть?

– И кривой смелешь, да еще небось с дрянью всякой смешаешь, чтоб больше было. Ладно, копье мне под ребро, восьмую скину – только за кобылу. По рукам?

– А, дони, воры, губители, как с вами ни ляжешь, все отымеете, – Годлав перешагнул через скамью, вытер руку о Миклотову спину, и протянул Хёрдакнуту.

– Так ты ххоть не подммахивай, – раздался из полбенной каши голос Миклота.

– Добродеи, добродеюшки! – Свинко встал из-за стола. – Пейте, гуляйте, мне старому на покой пора!

Под сопровождение одобрительных воплей и стука опустошенных кубков и кружек по столам, поддерживаемый двумя девами под обе руки и преувеличенно шатающийся хозяин удалился.

Хёрдакнут посмотрел на Рагнхильд. То ли от меда, то ли от тепла огромного очага, пылавшего саженях в восьми позади верховного стола, на ее щеках играл легкий румянец, пламя китовых свечей играло в ее глазах и отражалось в самоцветах украшений.

– Мне, старому, тоже на покой пора, – решил ярл.

Завершив рукопожатие с бодричем, он вернулся к верховному столу. Рагнхильд встала, Хёрдакнут накинул ей на плечи плащ из куньих шкур. Ярл и его спутница слегка поклонились пирующим, и под свою долю кличей одобрения отправились в отведенную им почивальню в гридне[48], прямо над пиршественным покоем. Середину почивальни занимала высоченная кровать с подушками и перинами, пол был устлан в три слоя коврами и шкурами. На стене висела диковина – кусок холста, натянутый на деревянную раму и расписанный красками в несколько цветов. На холсте, то ли жирный бобер с пятачком, то ли свинья с бобровым хвостом, в доспехах, с копьем, и верхом на свинье поменьше, покостлявее, и с веником вместо хвоста, въезжала по жердочке на опрокинутую радугу, из которой торчало несколько утиных лапок. Радуга перерезала пополам косоглазого козла с мечом.

Рагнхильд начала было изучать диковину, некоторые части которой были подписаны творцом, разумно не полагавшимся исключительно на свои изобразительные навыки. Над головой свиньи в доспехах, например, был нарисован ярлычок, а в нем прорисованы руны, «йасвинго.»

– Что ты тут рассматриваешь эту борьбу бобра с козлом, идем-ка лучше в койку? – ярл подкрепил слово делом, подхватив жену на руки.

– Тебе все в койку да в койку, не дашь к искусству приобщиться. Это называется картина. Вот Свинко, он въезжает на корабль Торольва Вшивой Бороды. Двадцать лет назад…

– Это все на картине? Обалдеть! Как эта штука расстегивается?

– Здесь два крючка, потом через голову, да смотри не порви!

– Про двадцать лет назад я все знаю, Торольв пришел грабить Зверин, не успел сходни поставить, как Свин верхом въехал на его драккар и взял его в плен. Два года Свин за Торольва выкупа ждал, половины так и не дождался, так за полцены его и отпустил. Торольв, видать, и вправду крепко завшивел, раз прозвище пристало… Поделом ему, раз родня жадобы. Да, велика сила искусства, все это на бобросвинский перевести. Давай это тоже снимем…

– Порвал!

– Новую подарю, из этого, как он называется, в Серкланде научились делать…