Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников - [35]

Иногда говорят о том, что должен появиться новый человек. Это христианская терминоло-гия. Христианство было извещением о явлении нового Адама, о победе над ветхим Адамом. Человек должен вечно делаться новым, т. е. осуществлять полноту своей человечности. Нет совершенно неизменной человеческой природы, как это представлял себе Аристотель, св. Фома Аквинат, Кант, хотя и по-иному, как это представляет себе теология в господствующих формах и вместе с ней многие философы рационалистического типа. Человек меняётся, он прогрессирует и регрессирует, сознание его расширяется и углубляется, но также суживается и выбрасывается на поверхность. И возможны еще более глубокие изменения человеческого сознания, при которых мир предстанет иным. Верно лишь динамическое понимание человека. <…>. Человек никогда не будет заменен сверхчеловеком или духом других иерархий <…>. Новый человек может быть творческим обогащением и осуществлением полноты человечности, но может быть изменой и извращением идеи человека, может быть явлением не бо-го-человечности, а зверечеловечности, т. е. отрицанием человечности [БЕРДЯЕВ. С. 316–318].

Метафизические построения Бердяева служили ему основанием для фомирования оригинальных историософских концепций, касающихся главным образом судьбы России, ее геополитической роли в мировой политике, конфликта с германизмом и его экспансией на Восток и т. д. Бердяев заявлял некий особый, сугубо русский тип «исторического сознания», который в целом разделялся большинством русских мыслителей-идеалистов «серебряного века». Без сомнения, историософские воззрения Бердяева носили выражено националистический характер и в значительной степени являлись «нашим ответом» на национал-шовинистический и по сути своей расистский — антиславянский, дискурс в правых кругах интеллектуалов кайзеровской Германии.

Понятие «историческое сознание» — категория более широкая, чем «исторические взгляды», прежде всего потому, что предполагает формирование целостной системы взглядов. Слагаемыми исторического сознания являются непосредственное изучение исторических фактов, освоение разного рода исторических концепций и выработка собственных воззрений на историю и ее процессы [СПИРИДОНОВА (I). С. 24].

Судя по пометкам на книгах Бердяева, читавшихся Горьким — см. [СПИРИДОНОВА (I). С. 20–43], он разделял, естественно, негативное отношение русского философа к идеям пангерманизма с их лейтмотивом о неполноценности славянской расы. Однако в целом Горький имел иное, чем Бердяев, видение исторического будущего России и Европы. Бердяев — идеалист, как классический литературный тип он близок к гоголевскому Манилову. Горький — его антипод, и не потому, что материалист, — материализм его, как отмечалось, достаточно «загрязнен» идеалистической примесью, а в силу того, что являет собой жестко выраженный тип русского позитивиста-прагматика. Он — как классический литературный тип — гончаровский Штольц из «Обломова», и стремится сделать из склонного к праздной рефлексии «задушевного русского человека» деятельного строителя новой жизни, для которого труд — не унылая повседневность, а истинное удовольствие.

Начав с освоения истории как предмета изучения, он шел от определения своего места в истории к постижению истории в себе [СПИРИДОНОВА (I). С. 24], Дмитрий Мережковский писал в 1915 г.:

Куда идет Россия? Великие русские писатели отвечают на этот вопрос — как бы вечные вехи указывают путь России. Последняя веха — Толстой. За ним — никого, как будто кончились пути России. За Толстым никого — или Горький.

По сравнению с теми, великими, Горький мал. Мало все, что рождается; велико все, что выросло, достигло своего предела и конца. Великим кажется прошлое, малым — будущее. Вот почему Горький и те, великие, — младенец и взрослые, росток, из-под земли едва пробившийся, и дремучие, древние дубы. Но они кончают, а он начинает. Они — настоящее и прошлое, а он — будущее. Откуда идет Россия, можно судить по ним, а куда — по Горькому.

Сознание, идущее к стихии народной, воплотилось в тех, великих. Обратное движение — народная стихия, идущая к сознанию, — воплотилась в Горьком.

<…>

Лица тех, великих, — гениально личные, неповторяемые; таких лиц никогда еще не было и никогда уже не будет. У Горького как бы вовсе нет лица; лицо как у всех, собирательное, множественное, всенародное. Но правда единственных, правда личностей («аристократия» в высшем смысле) уже совершилась, достигнута; а правда всех, правда множества («демократия» тоже в высшем смысле) еще только совершается, достигается. Последнее, величайшее явление личности — в тех, великих; первое, самое малое явление всенародности — в Горьком [МЕРЕЖКОВСКИЙ (II)].

Если Горький как личность представлял из себя, согласно Мережковскому, «явление всенародности» по которому можно судить, «куда движется Росссия», то его сотоварищи — марксисты-«богостроители» Богданов и Луначарский, у широкой общественности популярностью не пользовались. В «Несвоевременных мыслях» Горький писал:

Культурная работа в условиях русской жизни требует не героизма, а именно мужества — длительного и непоколебимого напряжения всех сил души. Сеять «разумное, доброе, вечное» на зыбучих болотах русских — дело необычайной трудности, и мы уже знаем, что посевы лучшей нашей крови, лучшего сока нервов дают на равнинах российских небогатые, печальные всходы. А, тем не менее, сеять надо, и это дело интеллигента, того самого, который ныне насильно отторгнут от жизни и даже объявлен врагом народа. Однако, именно он должен продолжать давно начатую им работу духовного очищения и возрождения страны, ибо кроме него другой интеллектуальной силы — нет у нас [ГОРЬКИЙ (VI)].