Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников - [29]

Горький был убежден, что представители всех российских языцев являются для русского народа ценнейшими помощниками «на пути в Светлое Будущее». Еврейскому народу он отводил здесь особо важную роль, и хотя «чернуху» советской действительности в целом предпочитал не замечать, о необходимости борьбы с антисемитизмом в семье «братских народов» напоминал до конца своей жизни.

* * *

Перефразируя высказывание Аполлона Григорьева в адрес Пушкина, еще раз подчеркнем, что Горький, несомненно:

был совершенным выражением своего времени. Одаренный высоким поэтическим чутьем и удивительною способностию принимать и отражать всевозможные ощущения, он перепробовал все тоны, все лады, все аккорды своего века; он заплатил дань всем великим современным событиям, явлениям и мыслям, всему, что только могла чувствовать тогда Россия, переставшая верить в несомненность вековых правил, самою мудростию извлеченных из писаний великих гениев <…> и с удивлением узнавшая о других мирах мыслей и понятий и новых, неизвестных ей до того взглядах на давно известные ей дела и события [ГРИГОРЬЕВ АП.].

По смерти Горького о нем было написано много: и хвалебного, и критического, и ругательного. Но самый трогательный и искренний во всей своей простоте некролог принадлежит его тезке Алексею Ремизову:

…Горького читали с восторгом, да, восторженно, и пропащие и пропадающие, повторяя — «все в человеке, все для человека».

Горький ученик Толстого.

От Толстого <…> идет отсветом мысль Горького. Горький продолжает миф о человеке со всей ожесточенностью задавленного, воссилившегося подняться во весь рост человека. Горьковский миф — не «сверхчеловек-бестия», давящий и попирающий, а человек со всей скрытой в нем силой творчества, человек, за что-то и почему-то обреченный на погибель, а в лучшем случае на мещанское прозябание. <…>.

Суть очарования Горького именно в том, что в круге бестий, бесчеловечья и подчеловечья заговорил он голосом громким и в новых образах о самом нужном для человеческой жизни — о достоинстве человека.

Горький — мифотворец.

Место его в русской литературе на виду.

Не Гоголь с его сверхволшебством, не Достоевский с его сверх-сознанием, не Толстой с его сверхверой, явление мировое, необычайное; и не Салтыков, не Гончаров, не Тургенев — создатели русского «классического» книжного стиля, Горький по трепетности слова идет в ряду с Чеховым, который своей тихой горечью не менее нужен для человеческой жизни, как и горьковское гордое сознание человека, без чего дышать нечем.

Слово у Горького — от всего бунтующего сердца, слог звучит крепостью слов, стиль: читать Горького можно только громко «во всеуслышанье», но петь Гоголем — Горький не запоется, как и не зазвучит Толстовским отчитом.

<…>

Алексей Максимович, Вы стали судьбой в моей жизни, вы, при всем вашем оттолкновении от моего мира снов, вы разгадали вашим чутьем мою любовь к слову, и я обязан вам моим первым выступлением в литературе. И разве я это могу забыть?

Алексей Максимыч — в последний путь: вспоминаю Вас — Вы знали бедность, унижение и отчаяние… вспоминаю наши редкие встречи и очарование, какое легло мне на сердце. Прощайте! [МГ: PRO ET CONTRA С. 217, 219].

Однако говорить о прощании с Горьким не приходится. Ибо когда официальному советскому мифу о нем пришел конец, и он рухнул вместе с создавшей его системой власти, стало ясно что Максим Горький был ярчайшим выразителем ключевого момента истории XX века. Поэтому интерес к его личности не угасает. Напротив:

Горький — один из тех русский писателей, о которых исследователи в свете событий последних лет начинают писать заново [ХЕЙТСО. С. 5].

Глава I. Человек идеи: Горький как русский мыслитель

C начала ХХ столетия Максим Горький становится одним из духовных лидеров российского общества. В этом качестве он выступал добрых 40 лет (sic!), а затем в течение полувека наряду с классиками марксизма-ленинизма входил в СССР в когорту непререкаемых идейных авторитетов. Горький — ключ к пониманию идейного базиса, на котором строилось и зиждилось советское общество. Но только, чтобы воспользоваться им в этом качестве, надо сначала понять его самого, уяснить, в каких духовных измерениях обреталась его мысль.

При беглом взгляде мировоззрение Горького мало чем отличается от взглядов тогдашней радикальной интеллигенции. Но это лишь при беглом взгляде. С юных лет Горький пытался выработать собственное мировоззрение, которое отвечало бы на «детские» вопросы бытия. В рассказе «О вреде философии» Горький рассказывает: «Я давно уже чувствовал необходимость понять — как возник мир, в котором я живу, и каким образом я постигаю его? Это естественное и — в сущности — очень скромное желание незаметно выросло у меня в неодолимую потребность, и со всей энергией юности я стал настойчиво обременять знакомых „детскими“ вопросами» [АГУРСКИЙ. С. 54].

Горький — признанный общепризнанный классик литературы, был столь оригинальным русским мыслителем, что Михаил Агурский добавлял к этому определению слово «религиозный» [АГУРСКИЙ. С. 54], а Павел Басинский так даже объявляет его создателем

новой, постмодернистской «религии Человека» (только в этом революционном смысле надо понимать парадокс «богостроительства» писателя) [БАСИНСКИЙ (I)].