Горький хлеб - [120]

— Пойду Афоню вызволять.

Матвей всплеснул руками.

— Немыслимое дело затеял, родимый. В самое пекло лезешь. Туда сейчас княжьи люди нагрянут. Пытать Шмотка зачнут.

— Тем более, отец. Афоню палачам не кину, ‑ твердо проговорил Иванка и, засунув пистоль за кушак, решительно шагнул в темноту.

— Ох, бедовый!.. Исай‑то как, Захарыч?

— Помер Исай. Два дня назад схоронили, ‑ понуро вымолвил Пахом.

— Осподи исусе! Да что ты, что ты, родимый! ‑ ахнул бортник. Размашисто перекрестился и метнулся в избу к Прасковье.

А Пахом, прихватив со двора веревку с вилами, побежал догонять Иванку.

— А ты пошто, Захарыч?

— Помогу тебе, Иванка. Нелегко будет Шмотка выручать.

— Ну, спасибо тебе, казак.

Подошли к княжьему тыну.

— Высоконько, парень. Забирайся мне на спину. Спрыгнешь вниз, а меня на веревке подтянешь. Мы не такие крепости у басурмана брали, ‑ тихо проговорил бывалый воин.

Так и сделали. Когда очутились за тыном, постояли немного, прислушались.

— Чем решетку ломать будем? ‑ озадаченно спросил Пахом.

— Руками раздвинем, Захарыч. Я тогда еще эти пластины приметил. В камне качаются. Осилю.

— Ох, едва ли, ‑ засомневался Захарыч.

Застенок ‑ позади хором. Возле входной решетки, позевывая, топтался дружинник с самопалом и рогатиной.

— Возьмем его тихо. А то шум поднимет, ‑ прошептал Болотников.

Дождавшись, когда караульный повернется в другую сторону, Иванка, мягко ступая лаптями по земле, подкрался к челядинцу, рванул его на себя и стиснул горло.

— Рви рубаху на кляп, Захарыч.

Накрепко связанного караульного оттащили в сторону и подошли к решетке. На засове замка не оказалось. Иванка нашарил его сбоку на железном крюке и молвил озабоченно:

— Выходит, припоздали мы с тобой, Захарыч. В Пыточной ‑ люди.

— Ужель на попятную?

— Была не была, Захарыч. Бери самопал. Айда в Пыточную, ‑ дерзко порешил Болотников.

А в застенке находился Мокей. Раздосадованный мужичьей поркой, холоп, выпив два ковша вина, еще час назад заявился в Пыточную, чтобы выместить свою злобу на узнике.

Афоню на дыбу он не вешал, а истязал его кнутом и, сощурив глаза, дико и гулко, словно сумасшедший, хохотал на весь застенок.

— Брось кнут! ‑ крикнул Болотников, опускаясь с каменных ступенек.

Мокей оглянулся и, узнав в полумраке Иванку, выхватил из жаратки раскаленные добела клещи и в необузданной ненависти бросился на своего ярого врага.

Бухнул выстрел. Мокей замертво осел на каменные плиты. Болотников, выхватив из поставца горящий факел, наклонился над Афоней.

— Жив ли, друже?

Бобыль открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Жив бог, жива душа моя, Иванушка… Одначе подняться мочи нет.

Иванка швырнул факел в жаратку и подхватил бобыля на руки.

Бортник ожидал Болотникова возле двора. Долго оставаться в избе было опасно: вот‑вот должны княжьи люди нагрянуть.

Иванка до самого крыльца нес Афоню на руках. Подошедшему Матвею молвил:

— Добро, что нас дождался. Просьба к тебе великая, отец. Спрятал бы в лесу Афоню.

Матвей призадумался, бороду перстами погладил. Наконец промолвил:

— Нелегко будет, но в беде не оставлю. Укрою в Федькиной землянке. В ней и Василиса нонче прячется. Там не сыщут… Токмо туда сейчас по реке следует плыть. Челн надобен, родимый.

— Возьми наш челн, отец. Айда на реку.

— Отпусти с рук‑то, Иванка. Самого ноги донесут, ‑ ожил бобыль. Но держался на ногах нетвердо, потому побрел к реке, опираясь на Иванку и бортника. А Пахом на всякий случай возле избы в дозоре остался.

Спустились к Москве‑реке. Афоня крепился, но перед самым челном протяжно простонал.

— Крепонько избил меня, собачий сын. Все нутро отбил, лиходей.

— Крепись, родимый, не горюй. Старуха моя тебя выправит. Нам бы только до землянки успеть добраться.

— Я терпкий, голуба. Живая кость мясом обрастет.

Усадив Афоню в челн, Иванка крепко облобызал бобыля.

— Будь молодцом, друже. Кабы не хворый был ‑ с собой в бега взял. Даст бог ‑ свидимся.

— По судьбе нашей бороной прошли, Иванка. Удачи тебе, ‑ с задушевной печалью проронил бобыль.

Болотников повернулся к Матвею.

— Василисе передай ‑ вернусь я. Пусть ждет меня. Береги ее отец. Плывите с богом…

Пахом Аверьянов вывел навстречу Иванке коня. Протянул ему меч в ножнах и узелок со снедью.

— Торопись, Иванка.

Болотников шагнул в избу, склонился над матерью, молча поцеловал и, проглотив горький комок, вышел во двор.

— Не кручинься, сынок. За матерью я присмотрю. Прокормимся как‑нибудь.

— Тяжело тебе будет, Захарыч. Мамона остерегайся. В случае чего грамотками припугни. На меня сошлись. Скажи, что потайной ларец я с собой увез. Ну, давай прощаться.

— Далек ли путь твой, Иванка?

— В Дикое поле, к казакам, Захарыч.

— Праведную дорогу выбрал, сынок. Скачи!

Обнялись, облобызались и Болотников взмахнул на лошадь.

Около своего загона Иванка осадил коня, спешился и ступил к пожиночному снопу, возле которого три дня назад нашли мертвого Исая.

Болотников снял шапку. Свежий, порывистый ветер буйно взлохматил кучерявую голову, обдал пьяняще‑горьковатым запахом надломленной, поникшей нивы…