Горький хлеб - [116]

— Простите меня, сердешные. Замешкался я на княжьем угодье с бобылями. Подходите к бочонку, ребятушки:

Страдники недоумевали. Сколь не живут, а такой щедрости от скаредного приказчика не видели.

— Неспроста нас черт лысый винцом угощает. Затеял чего‑то, ‑ с сомнением высказал Семейка и завертел головой, выискивая глазами Исая Болотникова. Но того почему‑то среди мужиков не было.

— Чего застыли православные? Пей досуха, чтоб не болело брюхо! весело прокричал обрадованный приказчиковой милостью Гаврила, проталкиваясь к телеге.

Перекрестился, зачерпнул полный ковш, выпил, блаженно крякнул и соленым огурчиком захрустел. Потянулся было снова к бочонку.

— Погодь, сердешный. Вначале всем по едину, ‑ осадил разошедшегося питуха приказчик и шепнул что‑то батюшке Лаврентию на ухо.

Святой отец шагнул в толпу и остановился супротив Семейки Назарьева.

— Осуши винца, сыне божий. Да ниспошлет тебе господь страды благодатной.

Семейка замешкался. Ох, не без хитрого умысла крестьян винцом потчуют. Хоть бы Исай появился. Он бы разгадал приказчикову премудрость и на разум мужиков наставил.

— Чего же ты, сыне? Сие богом перед страдой дозволено. Я тебя благословляю.

Семейка помялся, помялся, да так и пошел к телеге. Куда денешься, когда сам поп тебя крестом осеняет.

Выпил Семейка. А за ним дружно потянулись к бочонку и другие страдники.

"Вот и добро, сердешные. Винцо‑то крепкое, из княжьего подвала. Мигом головушки затуманятся, хе‑хе", ‑ удовлетворенно хмыкал про себя Калистрат Егорыч.

Когда мужики выпили по доброму ковшу, суровые их лица разомлели, языки развязались, и на душе стало полегче. Даже извечные заботы стали уплывать куда‑то в сторону.

После второго ковша Калистрат Егорыч сказал захмелевшим селянам княжье повеление. Мужики было загорланили, недовольно загалдели. Но ядреное винцо сделало свое дело. После третьего захода страдники с песнями повалили на господскую ниву.

— Бога бойтесь, князя чтите! ‑ напутствовал их батюшка Лаврентий, хвативший также чарочку, угодливо поднесенную приказчиком.

— Ловко же ты мужиков объегорил, батюшка, ‑ промолвил приказчику Мокей.

— Покуда бог умишком жалует, сердешный.

— Однако мужики на ниве проветрятся и в ярь войдут. Не сбегут ли на свои загоны? ‑ усомнился челядинец.

— Коли всем селом княжью ниву жать пошли ‑ не сойдут. Грешно мирское слово рушить. А в случае чего ‑ горлопанов в застенок сволокем, сердешный.

Глава 79 ИЛЬЯ РАЗГНЕВАЛСЯ

Дни стояли душные, жаркие. Хоть бы один дождь выпал. И всю эту неделю мужики ходили на постылую боярщину злые, на чем свет браня изворотливого приказчика.

— Прельстил вас вином Калистрат, дурни, ‑ хмуро ронял среди страдников Исай Болотников. Ему тоже пришлось выйти на княжье поле: куда мир ‑ туда и ты ступай. Так приказчик и сказал.

— Не устояли, Парфеныч, ‑ виновато и удрученно разводил руками Семейка Назарьев. ‑ Стосковалась душа до винного ковша. А когда в башку хмель ударит ‑ разум вон вылетает. Вот и облапушил нас, черт лысый.

— Век живу, а такой жатвы не видел. Лютует князь. В других‑то вотчинах мужики по два дня на боярское поле ходят, ‑ вымолвил старый крестьянин.

— Не совсем так, отец. Когда в рати был ‑ многих мужиков о житье‑бытье выспрашивал. По всей Руси теперь крестьянину несладко. Всюду помещики боярщину увеличили. Не зря деревеньки пустуют, ‑ проговорил Иванка, укладывая ровными рядами снопы на скрипучую телегу.

— Оно, может, и так, парень, ‑ вздохнул старый селянин и, поплевав на руки, сызнова начал шаркать косой.

Боярщина боярщиной, но работали мужики споро: торопились к своим загонам.

— Вон как солнышко парит. Рожь вот‑вот осыпаться зачнет, ‑ озабоченно говорил Исай.

Мужики жали рожь, косили горбушами, а девки и бабы крутили тугие перевясла, связывали в снопы, ставили их в суслоны.

Парни и бобыли свозили бабки на телегах на княжье гумно, выкладывали из них высокие скирды.

Когда княжье поле заметно опустело и ржи оставалось убирать всего с десятину, приказчик и Мокей в один из душных знойных вечеров пошли по селу собирать на государя денежную пошлину.

Но в каждой избе встречали приказчика недружелюбно. У мужиков денег не было. Христом богом просили Калистрата Егорыча обождать с пошлиной до покрова дня, когда соберут и обмолотят новый урожай и продадут малость жита на московском торгу.

Приказчик о том и слушать не хотел. Ворчал на крестьян, хлестал плеткой по столу, грозился расправой. Обойдя все село и вернувшись в свой терем почти с пустом, Калистрат Егорыч утром следующего дня, когда мужики дожинали княжье поле, промолвил негодуя.

— Ну, вот что, сердешные. Ежели через три дня не внесете на государя свои алтыны ‑ прикажу батогами пороть. А ежели и это не поможет ‑ начну живность со двора сводить. Так что разумейте.

— У‑у, ирод! ‑ плюнул ему вслед Семейка Назарьев.

Смутно было на душе у мужиков. Жизнь горемычная их так и била со всех сторон, повисла на шее тяжелым жерновом.

В последний день на господской ниве было особенно жарко. Пот солеными струйками бежал по спинам, застилал глаза, разъедал обожженную на солнце кожу.

Исай зачастую поглядывал на небо, наблюдая за пролетавшими птицами, и лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Еще ранним утром приметил он, что заря ‑ багрово‑красная, и дым стелется по земле. А ночью звезды были яркие, сильно мерцали. А теперь вот парит так, что дышать нечем.