Горький апельсин - [59]

– Я не знала, куда делся Дермод. Я искала его во всех обычных местах: в сломанном тракторе, в курятнике, под его кроватью, – но так и не смогла его найти, чтобы попрощаться. Я написала ему записку и оставила ему же еще одну – для Падди. В ней я просила прощения и пыталась как-то все объяснить.

А вот Питер проявил себя гораздо спокойнее, чем Изабель. Я собрала сумку, мы сели в его машину и уехали. Мне не верилось, что я действительно покидаю это место. Мы остановились пообедать в какой-то гостинице в Корке, и он взял меня за руку, когда я потянулась к половинке грейпфрута, и сказал, что ему все равно, кто отец, мы будем вместе, а остальное не имеет значения. Я опять пыталась ему втолковать, что это не Падди и не кто-нибудь другой, но он приложил палец мне к губам.

Потом он привез меня в маленький домик, который заранее снял на западном побережье. Никакого сравнения с Килласпи: две комнатки, уборная во дворе. Но это было неважно. Он купил мне дешевенькое обручальное колечко (то самое, которое я выбросила в озеро), чтобы я выглядела как приличная дама. Мы провели там две недели – видимо, что-то вроде медового месяца, – потом ему нужно было возвращаться на работу. Он взял напрокат два велосипеда, и мы колесили по узким дорогам, доезжали до моря. Бывало, мы сидели на скамейке возле бакалейной лавки О’Доуда, держались за руки и страшно мерзли. Он покупал диких устриц, и я ему показывала, как их открывать и как глотать целиком. Про ребенка мы не говорили. После нашего обеда в Корке мы его упоминали только один раз – в нашу первую ночь в этом домике, когда Питер сказал: мол, он слышал, что для будущей матери не очень хорошо заниматься любовью, это может что-то там попортить, а он не хочет повредить ни мне, ни ребенку.

Через две недели он уехал на своем зеленом спортивном автомобильчике делать покупки на аукционах и обследовать особняки. Я волновалась, как бы он не встретил чью-нибудь еще дочку, еще одну ирландскую девушку, не беременную. Он оставил мне деньги на хозяйство, а я раздобыла еще несколько итальянских поваренных книг – взяла в передвижной библиотеке. Потом написала в один дублинский магазин – заказала там пармезан, макароны, салями, разных итальянских закусок в банках, отправила им плату почтовым переводом. Я мечтала о том, как мы с Питером поедем в Италию, будем сидеть на солнечной террасе, одни, чтобы вокруг никого не было. Как будем гулять по каким-нибудь садам и апельсиновым рощам и срывать фрукты прямо с дерева. И тут я вдруг вспомнила, что у меня будет ребенок.

Пока Питера не было, я перебрала его вещи. Их было немного: он почти все оставил в Англии. Это мы тоже не обсуждали – ни Англию, ни Мэллори.

Кара закрыла окно, теперь мы снова сидели с ней лицом к лицу, и она продолжила свой рассказ, а я пыталась представить ее в ирландском коттеджике с белеными стенами, там, где до моря всего одно-два поля.

– Но я нашла ее фотографию, – сообщила Кара. – Я обнаружила полдюжины снимков во внутреннем кармане его летнего пиджака. Помню, на одном был роскошный, но порядком обветшавший дом, а на пороге – дряхлый старик в кепке. Я подумала, что это, наверное, его отец, но я ошиблась. Еще был снимок деревянной мыши: такая резьба на перилах, крупным планом. И еще один – комната с роялем. Мне показалось, что фотография чем-то присыпана, и я попыталась протереть ее кухонным полотенцем, но тут поняла, что это штукатурка в комнате на снимке крошится и пылит по всей мебели и по всему полу, как сахарная пудра. Прямо как тут, в Линтонсе. С первого взгляда кажется – вот красота, но если немного присмотришься, то увидишь, что все распадается, гниет, разваливается.

А на последней фотографии была Мэллори: он надписал на обороте ее имя и год, шестьдесят первый. Я пришла в ярость из-за того, что он захватил ее с собой. Но она оказалась совсем не такой, как я представляла. Я-то ожидала увидеть этакую высокую и утонченную штучку, с сигареткой в мундштуке, изысканную, скучающую. Но она оказалась эдакой пышкой, коротенькой и кругленькой. Просто не верилось. Мне хотелось разорвать эту фотографию на мелкие кусочки, но вместо этого я поступила так: пересыпала муку из жестянки, положила снимок на дно и снова засыпала жестянку мукой. Не знаю, зачем я это сделала. Наверное, чтобы я могла смотреть на нее в любое время, когда мне понадобится.

В тот первый раз итальянские продукты, которые я заказала, не пришли. Когда Питер вернулся, примерно через неделю после своего отъезда, выяснилось, что я потратила все деньги и во всем доме из еды только одно крутое яйцо. Он так рассердился. А потом я это яйцо случайно уронила. Наш единственный кусочек пищи. И он наступил на него, когда мы начали ссориться, и заявил: «Тебе нельзя доверить деньги, ты не в состоянии вести хозяйство» – что-то такое. Надо признаться, я запихнула нестираные вещи под кровать, когда увидела, как приближается его машина. Мы с ним вечно ссоримся насчет денег. Он уверяет, что я слишком много трачу, но он и без того вечно беспокоится о деньгах. Сам он в этом ни за что не признается, но я-то знаю, что он платит ипотеку за тот дом, где живет Мэллори. Он чувствует себя виноватым за то, что ушел от нее. Говорит, что она не соглашается на развод. Но я даже не уверена, что он вообще ее об этом просил. – Она потянулась, покрутила головой. – И вообще, вряд ли ты хочешь все это слушать, – заметила она.