Горькие травы - [14]

Юля следила за движениями матери и отдыхала. Хорошо было молча сидеть, наблюдать за привычными хлопотами матери и ни о чем больше не думать.

— Сушь какая, — сказала мать, присаживаясь к своему столику и обмахиваясь развернутой книгой. — Ты бы шла, Юленька, легла. Выспись хоть раз в месяц. Иди, дочурка.

— Спасибо, мама. Пожалуй, так и надо сделать.

— Иди. Почитаю немного и тоже лягу. У тебя все в порядке?

— Конечно. Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи, девочка. Спи, ни о чем не думай. Иногда надо выключаться. Сегодня встретился Саша Козлов. Невероятно, в чем душа держится. Брючки как на шесте, сам весь светится. «Я, говорит, Зоя Константиновна, новые стихи написал. Прочитайте, пожалуйста…» Протягивает тетрадку, у самого глаза чистые, синие.

Зоя Константиновна подняла голову, пристально посмотрела на дочь. Та безучастно рассматривала свои ногти. Зоя Константиновна нацепила на нос старенькие, скрепленные цветными нитками очки, полистала серую тетрадь и прочитала:

Мы отстроим их из стекла и стали, И лягут они, в голубые сады одеты, Новые города-медали На солнечную грудь планеты.

— Что ты читаешь? — спросила Юля. Зоя Константиновна сняла очки.

— Саша Козлов, — сказала она, протирая глаза: последнее время они утомлялись у Зои Константиновны мгновенно. — Талантливый мальчик, жалко, плохо питается.

— Не он один, мама.

— Не надо, Юленька. Не нравишься ты мне такой. Тебе самой быть матерью, откуда у тебя эта черствость?

— Перестань, мама. Разговоры, разговоры… А если уж тебе кажется, тебе лучше знать откуда.

— Всегда я у тебя виновата. Даже в этом.

Юля встала и, поцеловав мать, прошла в другую комнату. Здесь стояла узкая железная койка, стол, старый и широкий. Юля разделась, откинула простыню и легла. Тут же встала, распахнула окно, постояла возле него в одной сорочке на узких смугловатых плечах, прислушалась. Город успокаивался, лишь время от времени покрикивали на вокзале паровозы.

Их дом в центре города — один из отстроенных заново, квартира на четвертом этаже.

Юля любила глядеть на город ночью. Над городом висела луна. Он был не так безобразен, развалины скрадывались. Сейчас она думала не о городе, едва-едва начинавшем оживать, она вспоминала такую же ночь четыре года назад. С тех пор как умерла надежда, она запретила себе вспоминать о той ночи. Слишком дорого стоили воспоминания, слишком много с ними похоронено.

«Не смей», — приказала она себе, стискивая зубы, стараясь задавить тревогу в самом начале. Она взялась за виски и крепко зажмурилась, затем отодвинулась от окна. В глазах потемнело, она несколько минут ходила по комнате, натыкаясь на вещи и стены. Она вспомнила о матери и кинулась к ней. Зоя Константиновна спала. Юля остановилась у ее кровати, натягивая на плечи старенькую короткую сорочку.

— Мама, — позвала она, дрожа всем телом. — Мама! — почти закричала она, из последних сил стараясь сдержаться. — Мама!

Зоя Константиновна, сдвигая худыми ногами одеяло, села.

— Что с тобою, Юленька? Господи, ты не заболела ли? Да скажи, что?

— Мама, — опять услышала Зоя Константиновна голос дочери, и у нее начали медленно деревенеть больные ноги. — Это он, он, он!

— Кто? — со страхом спросила мать.

— Дима Поляков. Ты понимаешь? Поляков, тот самый Дима Поляков.

Зоя Константиновна никак не могла нащупать ногами теплые туфли.

— Просто невозможно, — сказала Юля. — С ума сойти. Невозможно, чтоб он нашелся таким. Я не хочу этого, не могу. Да не смотри же на меня так, я не больна, я совсем здорова.

Зоя Константиновна справилась с туфлями и встала. Она уложила Юлю в свою постель насильно.

— Укрой меня, холодно.

— Воды выпьешь?

— Холодно, не хочу.

— Сейчас чаю согрею. Не надо, доченька.

— Не хочу. Это пройдет сейчас.

— Конечно, пройдет. Обязательно пройдет. Поплачь, дочка. Никто не видит, а я не в счет. Поплачь, не держи в себе.

— Не могу, — донеслось до нее. — Не могу.

— Ну хорошо, хорошо, не надо. Постарайся уснуть. Закрой глаза и считай до тысячи. Или вспоминай. Помнишь стихи? Жуковского или Тютчева.

— Как — Тютчева? Почему — Тютчева? Совсем не помню.

— Вечная твоя занятость. Очень музыкальный поэт, с прекрасным, редким талантом. Нельзя столько работать. И дома по ночам сидишь, книги, книги. Весь месяц чтобы не притрагивалась, не разрешаю. А сейчас спи, дочка. Всё обойдется. Спи, родная, спи.

— Спать? У нас так мало света… Смотри, совсем темно, как в подвале. Надо сменить лампочку. Поярче бы.

— Конечно, завтра же куплю. Спи.

Зоя Константиновна готова была сказать: «Баю-бай». Она сделала бы все, но что она могла?

Луна скатывалась на горизонт, и город медленно погружался в предрассветную сухую темень. Земля просила дождя. Земля задыхалась, а дождя все не было.

— Ложись, мама, я пойду к себе…

— Побудь еще, успокойся, Юленька.

— Мне уже лучше. Хочу побыть одна.

— Ну, иди, иди. Посмотришь, все устроится.

— Да, конечно. Спи, мама, не беспокойся.

— Иди, иди, доченька. — Зоя Константиновна прикоснулась к щеке дочери губами: — У тебя температура…

— Нет, нет, спокойной ночи, мама.

Юля поднялась, тронула мать за руку, прошла в свою комнату, плотно прикрыла дверь и сразу легла на кровать навзничь. Слез по-прежнему не было, в глазах словно все высохло, только веки вздрагивали.