Горькая соль войны - [36]

— Пусть смеются, говоришь? — Аничкин бешено глянул на товарища и снял с плеча карабин. — А вот мы щас посмотрим, как они смеяться будут!

После первого выстрела долговязый нахальный немец упал прямо в огонь. Второй пленный, гревшийся тут же, по-бабьи замахал руками, закричал: «Нихт шиссен! Нихт шиссен!» и боком побежал по стройдвору. Аничкин принялся стрелять ему вслед из карабина, но в бешенстве даже не видел мушки, и удивляться не стоило, что не попал!

Очнулся он в бытовке с разбитой мордой и без оружия.

— Винтовка где? — сипло спросил он.

Начальник конвоя младший сержант Вит показал головой.

— Да, Ванька, — сказал он. — Был ты по эту сторону колючки, теперь будешь жить по ту.

— Почему? — тупо спросил Аничкин.

— По кочану, — сказал младший сержант Вит. — А ты думаешь, тебя по головке погладят? Ты же немца застрелил!

Этого Аничкин не помнил.

Потом его долго мурыжили врачи, все спрашивали про дни недели и про то, не болеют ли чем родственники. Посадить Ивана Аничкина все ж таки не посадили, сажалка не выросла, да и армейские врачи подтвердили, что в момент выстрелов Аничкин был вне себя, а по-научному — в состоянии патологического аффекта, и, следовательно, отвечать за свои действия никак не мог.

Немца убитого — Гарри-Йогена Герец-Клоке, конечно, сактировали, а на том и служба самого Аничкина закончилась — комиссовали подчистую, с белым билетом.

Аничкин вернулся домой, долго работал трактористом в родном колхозе, и ничего — голова его не подводила, да и другое в полном порядке оказалось: троих ребятишек настругал — девку да двух сыновей.

Иногда он ездил в Ростов. В то время уже туристы из Германии к нам заезжать начали. Путешествовали по местам боевой славы отцов, едрит их поперек и обратно!

К немцам Аничкин относился спокойно, но знавшие его утверждали, что, заслышав немецкую речь, Иван Семенович напрягался, тянул с плеча воображаемую винтовку и, целясь немцам в спины, плавно и внимательно нажимал на воображаемый спусковой крючок.

Сломанный генерал

Молодой и красивый, в кожаной куртке и командирских бриджах, он прилетал на своем истребителе и садился на зеленое поле степного аэродрома у станции Панфилово, где родился и окончил школу. К самолету бежала детвора — радостная и возбужденная, она разглядывала зеленый биплан с красными звездами на крыльях. Было такое время — страна покоряла небо. Вождь придавал важное политическое значение покорению неба и потому любил летчиков. Поэтому летчики стали народными любимцами, само собой считалось, что они закроют небо от возможного агрессора и не дадут бомбам падать на родную землю.

В тридцать девятом он уже был комкором. По-прежнему молодой, с красными ромбами на петлицах, он прилетел в последний раз, чтобы встретиться с гордыми его судьбой родителями. В конце тридцатых он стал первым Героем Советского Союза из числа жителей Сталинградской области.

И исчез.

В то время многие исчезали. Исчез молодой начальник Главного управления ВВС Красной Армии Павел Васильевич Рычагов, неосторожно заявивший вождю, что летчиков заставляют летать на гробах. Вместе с ним исчезла его жена — тоже прославленная летчица, которую арестовали прямо на аэродроме.

Удивительно ли, что исчез летчик Владимир Шевченко?

Родители молчали. Их не тронули — но они стали членами семьи врага народа.

Он сидел в лагере, скрипя зубами от допущенной в отношении его ошибки. Он не был врагом Советской власти, врагами были те, кто посадил его. Тюрьма не учит жизни, она учит терпеть унижения. Редко кому это удалось сделать несломленным.

Он не сломался.

В сорок первом году его выпустили из лагеря. Летчиков не хватало — их в небе жгли немецкие асы, поднаторевшие в небесах европейских столиц. В Красной Армии асы в сорок первом были на вес золота — слишком многих приняла земля в первые месяцы войны.

Обижаться было некогда. Надо было воевать.

Он воевал на совесть — на Кубани и под Сталинградом пускал хваленых немецких летчиков к земле, подтвердив, что достоин быть генералом.

После войны его арестовали вновь. Сказали — за мародерство. Он матери в деревню Панфилово корову прислал, из немецких, элитных. А выпустили на свободу лишь после смерти великого друга летчиков, физкультурников и детей.

Он вышел на свободу.

У сына моего знакомого есть коробка с солдатиками. Мальчишка обращался с ними по-свойски, он часто испытывал их на излом, поэтому в коробке лежали однорукие, одноногие и даже безголовые солдатики.

Жизнь испытала на излом и генерала Шевченко.

Из тюрьмы он возвратился домой — к взрастившей его земле, к лазоревым степям, давшим ему славу и силу. Вернулся опустошенным и ненужным самому себе. Если игрушку испытывать на излом, она просто ломается. А люди не оловянные солдатики, они редко выдерживают выпавшие на их долю беды. В генеральском мундире, с боевыми наградами на груди бывший боевой летчик отирался у пивной, добавляя в холодное пиво ледяную водку. Денег у него на это хватало — за ним сохранялась генеральская пенсия, к которой ежемесячно приплюсовывали пособие, положенное необоснованно репрессированному. Устав пить, генерал ложился в степную пыль и лежал на спине, глядя в синие небеса, в которые ему больше не подняться.