Горизонты внутри нас - [37]

— Ифейинва! Ифейинва! Ты в кухне? Почему не отзываешься?

Такпо постоял под дверью. Ответа так и не последовало. Тогда он приоткрыл цинковую дверь и заглянул внутрь. Она сидела на корточках, раздувая огонь. Кухня была полна густого, сизого дыма. Он закашлялся, покачал головой и направился к умывальне. На заднем дворе, постоянно залитом грязной водой из умывален, стояли груды немытой посуды, ржавые ведра и детские горшки. Двор со всех сторон был обнесен бетонным забором, утыканным сверху для защиты от воров битым стеклом.

Ифейинва продолжала раздувать огонь. Дым из очага окутывал ее лицо. Дрова были сырые. У нее першило в горле и слезились глаза, а дыму становилось все больше и больше. Тем временем вернулся муж и снова окликнул ее:

— Ифи! Ифи! В крысоловке еще одна вонючая крыса, слышишь? Когда освободишься, выбрось ее. А потом пойдешь в лавку и побудешь там до моего прихода, слышишь?

Она по-прежнему ничего не отвечала. Потом закашлялась.

— Если кашляешь, зачем здесь торчать?

Но она опять ничего не ответила.

— Дура! Ну и губи себя, если нравится!

И на этот раз она промолчала. Вне себя от злости он резко повернулся и хлопнул дверью.

Ифейинва думала о маленькой заметке в газете, в которой говорилось о том, что деревня Угбофия по-прежнему находится в состоянии войны с соседней деревней. «На фермы были совершены нападения, имеются убитые… По слухам, вокруг деревни выставлена вооруженная охрана из числа взрослого населения… Туда направлена делегация для установления перемирия». В конце заметки выражалось опасение, что достигнуть мирного урегулирования будет непросто.

Две деревни были расположены рядом, их разделяло каких-нибудь пять миль. По краю обеих деревень протекала река, которая связывала их многими узами. Их жители давно уже успели пережениться. Но теперь они относились друг к другу крайне враждебно. Даже в том, что их связывало, таились поводы для разногласий и ссор.

Потом по какому-то поводу возник серьезный спор из-за границы, принявший угрожающие размеры. Дело дошло до исторических изысканий. Одна деревня провозглашала жителей другой потомками рабов. Другая отвечала тем же. Ненавистью было пронизано все вокруг — и лес, и река, и даже сам воздух.

У Ифейинвы не укладывалось в голове, как могут враждовать две деревни, расположенные рядом и тесно связанные между собой.

Огонь наконец разгорелся, и желтовато-красные языки пламени осветили потное, залитое слезами лицо Ифейинвы. Ей нравилось глядеть на колышущиеся языки пламени. Они почему-то навевали ей мысли о рисунках Омово. Она вспомнила, что они условились сегодня встретиться. В ее душе тоже вспыхнуло пламя и согрело ее. Горячие волны захлестнули все ее существо, и она испытала чувство необычайной радости. Она закашлялась и заплакала; и слезы долго катились по ее щекам.

Позже, днем, к мужу Ифейинвы зашел Туво. Он постучался в дверь и подождал ответа.

Послышался зычный голос Такпо:

— Если пришел с добром, заходи!

Дверь скрипнула и впустила Туво. Комната была довольно большая; в ней стояло три кресла с подушками, посередине помещался обеденный стол, у стены — широкая кровать, а рядом старая-престарая радиола, у которой был такой вид, словно ее не включали уже много лет, журнальный столик, на котором лежали книги Ифейинвы и журналы, а в углу громоздилось большое трюмо. На стенах висели фотографии Такпо и Ифейинвы; у нее была довольно напряженная поза, и она не улыбалась, он в традиционном длинном иро и белой рубашке был воплощением гордости и самодовольства. На других фотографиях Такпо был запечатлен на фоне своей лавки, читающим газету. Плакаты с изображением белых девиц, пьющих кока-колу, а также различных городов мира с угрюмой претенциозностью красовались на покрытых плесенью тусклых стенах.

Такпо восседал за столом. Перед ним стояла огромная миска с дымящейся эбой и овощной суп. Он едва удостоил Туво взгляда.

— Входи, земляк, входи и раздели со мной трапезу бедного человека, — проговорил Такпо, отправляя в рот огромную пригоршню эбы, которой любой другой на его месте просто подавился бы.

— Спасибо. Я уже успел перекусить. — Тем не менее при виде Такпо, с аппетитом уплетающего эбу, у Туво так и потекли слюнки. Помолчав немного, он поинтересовался:

— Ну, как жена? — Он смягчил свой обычный, вызывающий тон, желая угодить хозяину.

— М-м, прекрасно, все хорошо.

Опять последовала пауза. Такпо был не из тех, кто разговаривает во время еды, ибо еда была для него самой большой в жизни радостью. Покончив с едой, он вымыл руки, вытер рот, отхлебнул большой глоток крепкого портера, откинулся на спинку кресла и принялся выковыривать ногтем кусочки застрявшего в зубах мяса.

— Ну, Туво, как дела? Все бегаешь за молодками, а? По-прежнему портишь окрестных девчонок, а? — Он громко расхохотался, и его малюсенькие, как у ящерицы, глазки сделались чуточку больше, темное лицо сморщилось, а нос изогнулся крючком.

Туво натянуто улыбнулся. Не так давно он с трудом избавился от губительного брака со вздорной бородатой женщиной. Он долго вожделел этой женщины, принимая обычную похоть за любовь. Он женился на ней, хотя отец и предупреждал: «Это не баба, а настоящий мужик, она заездит тебя до смерти. Не успеешь оглянуться, как отправишься на тот свет». Он не послушался отцовского совета. В первую же брачную ночь после свадьбы она «поставила его на колени», и говорят, он долго потом не мог разогнуться. А когда она толкла ямс, то ударяла пестом с такой же силой и вкладывала в это занятие тот же сокровенный смысл. Вскоре он понял, какую совершил ошибку. Она хотела безраздельно владеть и понукать им, она была упряма и вскоре, казалось, полностью прибрала его к рукам. Они постоянно дрались и во время драки крушили ценные вещи. В конце концов Туво всерьез вознамерился ее зарезать; она собрала свои пожитки и была такова.