Горизонты - [32]

— Не так ты понимаешь политику, Маша. Об окопах мне забывать никак нельзя. Сама подумай-ко… Если б не Ленин — неизвестно, что и было бы со мной. Он спросил нас, как, мол, товарищи солдаты, будем жить: в окопах гнить или по домам идти? Ну, конечно, мы все подняли руки за мир. Неказистый, правда, получился вначале этот мир с немцем, да ведь не все сразу. Главное — надежда…

— Какая надежда, тятя?

— А такая… Идея, одним словом, — многозначительно ответил Прокоп и поднял над головой указательный палец. — Скажем, чем живет мужик? Хлебушком! Посеет полоску и ждет, надеется… А если шире взглянуть? Землю нам дали. Можно всходов ждать! Можно надеяться!.. Но вот как теперь будет с нашей надеждой? Меньшевики там разные, Троцкие… Они ведь против мира были, значит, шли против самого Ленина. Вот и опасаюсь, как бы не проспать.

— Тебя бы спросить для порядка…

— А что, Маша? Писать да расписываться в бумагах — рука не терпит, а совет верный дал бы. Потому уму-разуму я учился где? В окопах! Вся сила, шкеты, у мужика в руках…

27

Читать я научился довольно быстро и уже к зимним каникулам, кроме букваря, читал тоненькие книжки. А на другой год взялся и за толстые. Книг в школьной библиотеке было мало, все они умещались в одном застекленном старом шкафу. Шкаф этот стоял в пустой небольшой комнате рядом с квартирой учителя. Заведовал книгами сам Михаил Рафаилович и выдавал их не всем ученикам, а более прилежным. В число прилежных попал и я. Но книжки были тоненькие, мне их хватало на вечер, на два. За год я перечитал чуть не весь шкаф, а такие книжки, как про Илью Муромца, про купца Калашникова, брал по нескольку раз.

Читать я любил по вечерам.

Мать зажигала над столом лампу с большим железным кругом-абажуром, подсаживалась к столу с какой-нибудь работой — шила или пряла, а сама прислушивалась ко мне. Бабушка, сидя за люлькой, высвобождала из-под платка уши. Урчал, развалившись, лежал посреди пола у маленькой горячей печки-времянки. И когда вся компания была в сборе, я предупреждал, чтоб слушали внимательно.

— А то смотрите у меня…

— Ой, господи, всему ведь научился, — шептала похвально бабушка. — И строжит нас, как в училище.

А я, не теряя времени, уже уткнулся в книжку и стараюсь читать с выражением. Бабушка, удивленная и пораженная таким чудом, все еще что-то шепчет… Она шептала и в то же время боялась помешать мне. И Урчалу грозила кулаком, чтобы тот лежал тихо, не мешал.

Михаил Рафаилович берег книги. Когда ему возвращали их, он, осторожно перелистывая страницы, смотрел, не загнуты ли уголки. Если замечал какое-нибудь пятнышко, лишал провинившегося ученика права получать книги. Я очень боялся этого наказания и для книжек сделал из картонки папочку. Когда незнакомых мне книг в шкафу почти не осталось, стал просить учебники для старших классов, которые хранились тут же. Но и этого хватило ненадолго. Снова переворошил в горнице все свои книги. Как же я обрадовался давно мне знакомым сказкам братьев Гримм и «Лампе Алладина»! Сказки я теперь уже сам читал вслух бабушке, а потом она пересказывала их мне, как свои. Память у нее была замечательная…

Мать каждый год оклеивала передний угол избы газетами. Через неделю, через две в этой своеобразной газетной витрине я узнавал все новости, где и что в мире происходило. Как только я садился за стол, сразу принимался за любимое занятие, и уже вскоре с закрытыми глазами мог определить, в каком месте и о чем написано.

В начале зимы мать всегда утепляла окна. Она забивала куделью щели, а поверх пазов наклеивала полоски бумаги. В избе от этого становилось теплее. Как-то я вернулся из школы и увидел, что мать на оклейку изрезала книгу. Я тут же пустился в слезы, но испорченную книгу восстановить было нельзя. Надувшись, я подошел к окну и принялся читать наклеенные на окна белые полоски с обрывками фраз. Вначале ничего не понимал, но мне все равно было интересно тасовать слова и фразы. В книжке, как я понял, шла речь о каком-то помещике. Потом о медведе на цепи. О какой-то девушке-красавице. О пожаре… Так и лепился у окон два дня, старательно читал ленточки из разрезанной книги. То, о чем я читал, по-своему укладывалось в голове. Я рассказал об этом Михаилу Рафаиловичу. Он улыбнулся.

— Кое-что ты, конечно, сам присочинил, — и, достав с верхней полки книгу, протянул ее мне: — Прочитай вот…

Так я познакомился с повестью Пушкина «Дубровский».

Однажды к нам снова пришла погостить тетя Аня. Каждой книжке, принесенной мною из училища, она радовалась, как ребенок. Она-то мне и рассказала, что в Шолге есть Нардом, а там — читальня и библиотека, и что в ней книг чудесных полно, какие хочешь выбирай. Я еле дождался воскресенья. Было холодно, поверх шапчонки я повязал башлык и отправился в село за этими чудесными книгами.

Нардом помещался в бывшем поповском доме, который стоял на горе, на самом ветродуе. Людей в нем в тот день было много, но я пробился в читальню, забрался за длинный стол и долго разглядывал журнал «Лапоть». Потом зашел в библиотеку: такого большого количества книг я еще нигде, никогда не видел. Здесь книги хранились не в шкафу, а прямо стояли на полках.. Мне даже разрешили подойти к ним и выбрать книгу самому. Я обтер руки о свой кафтанчик и, почти не дыша, подошел к одной из полок. Книги и книги… Какую выбрать — не знаю, глаза разбежались. Посидеть бы здесь денек с тетей Аней! Вскоре все же отыскал для себя интересную книгу о Робинзоне Крузо. А для тети Ани взял стихотворения Батюшкова. Кто такой Батюшков, я еще не знал, но книга была старинная, стихи напечатаны столбиком, мелко, читать ей надолго хватит.