Горизонты - [34]
И теперь, когда Виталейко совсем оставлял школу, мне вдруг стало жаль его. Виталейко, видимо, заметил это и, подойдя ко мне, как взрослый, потрепал по плечу.
— Ну-ну, не распускай нюни, — сказал он. — Я тут Марфутку заместо себя оставляю. Чуть чего, скажи ей, сразу приду — наведу порядок! Поняли, ребятье? Не поняли, так потом поймете! Давай свои пять, — и, схватив меня за руку, спросил: — Поди, на Добрякова учиться будешь? Аль на машиниста? Я вот решил пахать… Потому дома некому… Семья-то, видел? — мал мала меньше.
Поскотина у нас далеко. Коровы ходили верст за пять-шесть, а то забирались и дальше. Пастуха у нас обычно не держали, за коровами следили сами, по очереди.
Деревенька небольшая, и очередь приходилось отводить часто, не реже раза в неделю. Когда я подрос и не стали опасаться, что заблужусь в лесу, разрешили ходить за коровами и мне.
А больше всего я боронил. Но, признаюсь, не любил это дело. Весь день, бывало, вертишься на лошади. Однажды так устал, что даже, сидя на Рыжке верхом, задремал. Было жарко, лошадь отбивалась от наседавших комаров. Наконец не выдержала, рванулась, и я, не удержавшись, упал на пашню. Хорошо, что лошадь остановилась, а то бы мог попасть под борону. На этой однообразной работе не раз я плакал и в душе завидовал Коле: у них было много ребятишек и боронили они по очереди. А мне приходилось одному сидеть на Рыжке целые дни. Я не только боронил, но и возил из хлева в поле навоз, подвозил к стожьищу сено. Хоть Рыжко и был послушным, но я уставал с ним.
Может, поэтому мне и нравилось ходить по лесу за коровами. Утром их провожали версты за полторы к Костылихе и отпускали, а во второй половине дня шли разыскивать.
Костылиха, Пожонки, Лиственник, Меленка, речка Шолга — это для меня, как верстовые столбы. У Пожонок, на развилке дорог, коровы по своему усмотрению направлялись или в Лиственник, или сворачивали вправо, за Меленку. Говорили, что дорогу показывала наша с колоколом на шее Красуля, большая старая корова.
Никогда не забуду случай, который чуть не стоил мне жизни.
Это было в середине лета. Стояла сильная жара, пахло дымом — где-то горели леса.
У Пожонок, на развилке дорог, я долго рассматривал на песке следы, стараясь угадать, куда они вели. За день следы перепутались, и понять что-либо было невозможно. Я, как обычно, пошел сначала за Меленку.
Когда-то на Шолге в лесном изгибе стояла небольшая мельница, но ее давно уже не было. Вместо плотины торчали одни столбы. Но брод через речку по-прежнему звался Меленкой. Перейдя его, я увидел на песчаном подъеме знакомые следы: коровы свернули влево и, должно быть, ушли вдоль речки. Все же я решил осмотреть ближний лес, в котором они нередко прятались от жары. Добежал до большого, как стол, камня, на котором мы всегда отдыхали, посидел на нем, прислушиваясь, не донесется ли до меня звук Красулиного колокола, но кругом стояла немая тишина. Убедившись, что коров здесь нет, я побежал по дороге в низовье Шолги.
По обе стороны дороги мрачно стояли ели и сосны. Высокие стволы были покрыты мхом, свисавшим с них седыми хлопьями. От этого они казались еще мрачнее. По дороге ездили редко. Она напоминала узкий коридор, опутанный тенетами. Я бежал, и тенета липли мне на лицо. Чем дальше убегал, тем становилось все глуше и глуше. Запахло багульником, гарью. Вдруг в стороне послышался шорох, легкое потрескивание, будто кто-то поджигал хворост. Я остановился и прислушался. В просвете между деревьями увидел необычную синеву. Она расстилалась по земле. Где-то вблизи горел лес!
Еще не видя огня, я чувствовал, что он шел по деревьям, все сильнее и сильнее потрескивая и приближаясь ко мне. Я бросился вперед, стараясь проскочить по мрачному лесному коридору, но вскоре увидел, как огонь лизал красными языками верхушки деревьев. Он преграждал мне путь! Не теряя ни минуты, я повернул обратно. Пробежав с полверсты, увидел, что огонь, обойдя меня слева, уже перерезал дорогу. Дышать становилось все труднее, дым как бы окутывал дорогу, а огонь, потрескивая хвоей, не отступая, шел по вершинам леса. Деревья будто взмахивали красными крыльями и вспыхивали, как огромные свечи. Я в ужасе понял, что оказался в ловушке, которая вот-вот захлопнется. Прикрывая рукой рот, чтобы не задохнуться от горьковатого дыма, бросился в сторону речки.
Хотя она была недалеко, но добраться до нее оказалось непросто. На пути валялись старые деревья, опрокинутые ветром, рогатые кусты цеплялись за одежду, босые ноги тонули в мягком мху, проваливались на зыбких кочках. А огонь, казалось, шел по пятам. Перебираясь через валежник и бурелом, я наконец добрался до речки. Здесь Шолга была уже значительно шире и глубже. Тихая, с черной, казалось, бездонной водой, пахнущей прелыми кореньями трав, она была неприветлива. Подмытые водой берега свисали в воду. Из воды выставлялись, будто обглоданные, черные коряги.
«Как же перебраться? — подумал я с тревогой, озираясь вокруг. — Огонь, наверное, уже занял всю дорогу». Спотыкаясь, побежал берегом, чтобы найти удобное место для переправы. Вскоре увидел дерево, когда-то вывороченное непогодой. Оно лежало поперек речки. Сучья, как лапы огромного чудовища, торчали над водой. Взобравшись на дерево и цепляясь за сучья, я пополз к противоположному берегу. Дерево было настолько велико, что вершина его упала на березу, стоявшую на другом берегу, да так и застряла. Я дополз до березы и по ней спустился на землю. А на том берегу огонь уже хозяйничал вовсю. Казалось, он пожирал все на своем пути.
