Горизонтальная страна - [10]

в которой лучше действует мой лоб.

Я мастер по ремонту крокодилов.

Вокруг меня свобода и покой.

Но чтоб в груди дремали жизни силы,

я не хочу на все махнуть рукой.

. .

Прошу вернуть меня назад обратно

(не верьте, что болтают про меня).

И мы с моим биноклем семикратным

продолжим изучение огня!

Добавление к сопромату

Чтобы одной пулей

загасить две свечи,

нужно последние расположить так,

чтобы прямая линия,

соединяющая зрачок глаза,

прорезь планки прицеливания

и мушку,

одновременно

проходила бы через центры обеих мишеней.

В этом случае,

произведя выстрел,

можно погасить обе свечи —

при условии, что пуля

не расплющится о пламя первой.

Питер Брейгель

За харчевней — вытрезвитель.

А над ним железный флюгер.

По дороге топал Питер,

по большой дороге Брейгель.

Как на глобусе, наклонна

полупьяная Европа.

С караваном до Лиона,

ну а дальше — автостопом.

Ну а дальше — как попало.

Ничего тут не попишешь.

В Антверпене он покакал,

а во Франции пописал.

В голове гуляет ветер.

Дождь на склонах травки вытер.

Хорошо шагает Петер.

Хорошо рисует Питер.

В Нидерландах скукотища.

Книжки жгут, и всем приятно.

А в Италии — жарища.

И рисуют — непонятно…

А в Италии рисуют —

как нигде не нарисуют.

Только кто так нарисует,

так, как Питер нарисует!

Дальше к югу — больше перца,

алкоголя или Босха.

Под телегой в поле Петер

засыпает, пьяный в доску.

Он проспит четыре века

и проснется — очень трезвый.

И потопает со смехом

по дороге, по железной.

Мимо сада-огорода,

мимо бани-ресторана,

эх, мимо бомбы водородной,

эх, мимо девочек в порту!

«В глуши коленчатого вала…»

Ласточка с весною

в сени к нам летит…

В глуши коленчатого вала,

в коленной чашечке кривой

пустая ласточка летала

по возмутительной кривой.

Она варьировала темы

от миллиона до нуля:

инерциальные системы,

криволинейные поля.

И вылетала из лекала

в том месте, где она хотела,

но ничего не извлекала

ни из чего, там, где летела.

Ей, видно, дела было мало

до челнока или затвора.

Она летала как попало,

но не оставила зазора

ни между севером и югом,

ни между Дарвином и Брутом,

как и диаметром и кругом,

как и термометром и спрутом,

между Харибдой и калибром,

как между Сциллой и верлибром,

как между Беллой и Новеллой,

как и новеллой и Новеллой.

Ах, между Женей и Андреем,

ах, между кошкой и собакой,

ах, между гипер- и бореем,

как между ютом или баком.

В чулане вечности противном

над безобразною планетой

летала ласточка активно,

и я любил ее за это.

«Да здравствует старая дева…»

Да здравствует старая дева,

когда, победив свою грусть,

она теорему Виёта

запомнила всю наизусть.

Всей русской душою проникла,

всем пламенем сердца вошла

и снова, как пена, возникла

за скобками быта и зла.

Она презирает субботу,

не ест и не пьет ничего.

Она мозговую работу

поставила выше всего.

Ее не касается трепет

могучих инстинктов ее.

Все вынесет, все перетерпит

суровое тело ее,

когда одиноко и прямо

она на кушетке сидит

и, словно в помойную яму,

в цветной телевизор глядит.

Она в этом кайфа не ловит,

но если страна позовет —

коня на скаку остановит,

в горящую избу войдет!

Малярит, латает, стирает,

за плугом идет в борозде,

и северный ветер играет

в косматой ее бороде.

Она ничего не кончала,

но мысли ее торжество,

минуя мужское начало,

уходит в начало всего!

Сидит она, как в назиданье,

и с кем-то выходит на связь,

как бы над домашним заданьем,

над всем мирозданьем склонясь.

«Игорь Александрович Антонов…»

Игорь Александрович Антонов,

Ваша смерть уже не за горами.

То есть, через несколько эонов

ты как светоч пролетишь над нами.

Пролетишь, простой московский парень,

полностью, как Будда, просветленный.

На тебя посмотрят изумленно

Рамакришна, Кедров и Гагарин.

Я уже давно не верю сердцу,

но я твердо помню: там, где ты

траванул, открыв культурно дверцу,

на асфальте выросли цветы!

Потому-то в жизни этой гадской,

там, где тень наводят на плетень,

на подвижной лестнице Блаватской

я займу последнюю ступень.

Кали-юга — это центрифуга.

Потому, чтоб с круга не сойти,

мы стоим, цепляясь друг за друга

на отшибе Млечного Пути.

А когда навеки план астральный

с грохотом смешается с земным,

в расклешенных джинсах иностранных,

как Христос, пройдешь ты по пивным.

К пьяницам сойдешь и усоногим.

К тем, кто вовсе не имеет ног.

И не сможет называться йогом,

кто тебя не пустит на порог.

А когда в последнем воплощенье

соберешь всего себя в кулак,

пусть твое сверхслабое свеченье

поразит невежество и мрак!

Подойдешь средь ночи к телефону —

аж глаза вылазят из орбит:

Игорь Александрович Антонов

как живой с живыми говорит!

Гений твой не может быть измерен.

С южных гор до северных морей

ты себя навек запараллелил

с необъятной родиной моей!

Тушинским кочегарам Славе В. и Толе И.

Кочегар Афанасий Тюленин,

что напутал ты в древнем санскрите?

Ты вчера получил просветленье,

а сегодня — попал в вытрезвитель.

Ты в иное вошел измеренье,

только ноги не вытер.

Две секунды коротких

пребывал ты в блаженном сатори.

Сразу стал разбираться в моторе

и в электропроводке.

По котельным московские йоги,

как шпионы, сдвигают затылки,

а заметив тебя на пороге,

замолкают и прячут бутылки.

Ты за это на них не в обиде.

Ты сейчас прочитал на обеде

в неизменном своем Майн Риде

все, что сказано в ихней Риг-Веде.

Все равны перед Богом, но Бог

не решается, как уравненье.