Горизонт в огне - [75]

Она протянула руку, чтобы снова нажать на звонок, но отступилась, она не знала, что сказать. В дверном глазке было темно. С той стороны двери за ней наблюдал Гено.

Произошедшее было хуже, чем все, что она себе представляла. Была середина мая. Она могла протянуть до декабря. А если подсчитать гонорары Дюпре и планируемые расходы, то деньги закончатся в сентябре.

Что будет с ее жизнью и с Полем, если она быстро не найдет решения?

И вдруг гнев утих. Она поняла, таковы признаки времени: она стала ужасно жестокой.

По вторникам Гено отправлялся на рынок на улице Пото. Он пересек двор, где в ряд стояли мусорные баки, но, добравшись до лифта, услышал шум позади и обернулся.

– Господин Жено? Грено?

Какой-то тип, с близко посаженными глазами и приоткрытым ртом, читал какой-то документ, он выглядел не очень уверенно.

– Гено! И не «господин», а «мэтр»!

Робер удовлетворенно улыбнулся и засунул бумажку в карман. Он казался таким довольным, что Гено на мгновение показалось, что тот сейчас уйдет, как будто задачей было только проверить, как пишется его имя.

– Не возражаете?

Жестом, полным предупредительности, Робер взял у Гено сумку в шотландскую клетку и осторожно положил ее на первую ступеньку лестницы. Он держал в руке очень толстую трость, с большим деревянным набалдашником, какие иногда встречаются у демонстрантов из «Огненных крестов» или монархистов «Французского действия».

Удар пришелся на правую бедренную кость адвоката. Послышался сухой неприятный треск. Гено открыл рот, боль была такой, что оттуда не вылетело ни звука. Молодой человек сразу поспешил помочь ему присесть на ступеньку рядом с сумкой, приговаривая, вот так, здесь вам будет лучше, присядьте.

Гено, в поту, как завороженный смотрел на ногу и собирался зажать ее обеими руками, когда прилетел второй удар, ровно в то же место с точностью часовщика. Звук не совсем такой же, чуть более глухой, мягче, но силы вложено гораздо больше. А его бедренная кость сложилась теперь под углом в сорок пять градусов.

Он наконец осознал боль, но Робер помешал ему закричать, зажал рот рукой, приговаривая: тсс, тсс, тсс.

– Ничего страшного. Хороший гипс, и все срастется, вот увидите.

Глаза у мэтра Гено вылезли из орбит, он быстро переводил взгляд с ноги, согнутой в неправильном направлении, на улыбку качающего головой молодого человека.

– Очевидно, если вы не заплатите за квартиру, то со второй ногой будет совсем по-другому. Я раздроблю вам оба колена, и вы уже не сможете ходить. А если вы обратитесь в участок, то раздроблю и локти. Ложась в постель, вы сможете складываться вчетверо, как махровое полотенце.

Робер прищурился. Он пытался вспомнить, не забыл ли чего. Нет. Все в порядке. Он встал:

– Ладно, арендная плата. Это очень важно, ага! – Он указал на ногу адвоката. – Я завязал вам узелок на память.

Когда он пересек двор, вопль Гено огласил окрестности.

В чайной дамы заняли круглый столик.

– Все прошло хорошо, цыпленочек? – спросила Леонс.

Когда она разговаривала с Робером, то всегда заканчивала фразы улыбкой поощрения, как Мадлен с Полем, когда тот отчаянно пытался что-нибудь сказать.

– Как по маслу, – сказал Робер.

Леонс повернулась к Мадлен: вот видите, я же вам говорила.

– Спасибо, господин Ферран.

Робер отдал честь, поднес руку к козырьку:

– К вашим услугам. Если вам нужно, чтобы я снова туда сходил… Мы друг другу понравились.

В квартире Дюпре пахло мастикой, – вероятно, кто-то делал уборку. Мысль о женщине, входящей в это безликое монашеское жилище, казалась настолько нелепой, что Мадлен представила, как в воскресное утро Дюпре ползает на коленях, сам проходится металлическим скребком по полу и вощит паркет.

– Он идиот, полный усердия, – предупредил Дюпре. – Таких людей трудно направлять.

С тех пор как Робера Феррана наняли в мастерскую, Мадлен с ужасом наблюдала его рвение и боялась разоблачения. Она давала ему очень четкие инструкции и регулярно напоминала угрозы про полицию и тюрьму в случае неповиновения – только это могло его вразумить.

Мадлен взглянула на часы. 21:30, в некоторые вечера отчет проходил быстрее, чем в другие. У нее оставалось немного времени. Она обернулась:

– Господин Дюпре, помогите мне расшнуровать корсет, пожалуйста…

– Конечно, Мадлен.

В сексе, как и во всем остальном, Дюпре был энергичен. Это не имело ничего общего с юношеским пылом, как раньше с Андре, но в некотором отношении так даже лучше. Она открыла для себя прелюдию. Ни с мужем, человеком спорым, ни с Андре, человеком пассивным, такого не было. Все больше становилось вещей, о которых она не говорила священнику из прихода Святого Франциска Сальского. Во время соития они мало общались; в конце, однако, Мадлен не забывала сказать:

– Спасибо, господин Дюпре.

– Мне в удовольствие, Мадлен.

Но в тот вечер, когда она уже оделась, быстро приведя себя в порядок за ширмой (Дюпре курил у окна соседней комнаты), она не подошла к двери, как обычно.

– Возможно, вам известно, господин Дюпре… в каком возрасте мальчики… я хочу сказать: когда?..

– Многое зависит от темперамента. Некоторые уже в двенадцать лет настоящие маленькие мужчины, другим это чуждо лет до шестнадцати и старше, очень по-разному.