Горит свеча в моей памяти - [22]

Кто же мог ожидать такого? Но из нас троих остался я один. Вначале я к этому отнесся равнодушно. Можно сказать, по-мальчишески. Но постепенно втянулся, как в азартную игру, как многие другие ребята моего возраста, сперва и не думавшие становиться летчиками, но постепенно начавшие ждать и надеяться.

Надеяться на что? Среднего образования у меня нет. К точным наукам не тянет, а они, эти науки, мне часто мстят, упрямятся и не подпускают к хорошим отметкам. На что же такой, как я, может надеяться?

Настал день последнего экзамена. Сейчас, подумал я, мне предложат решить задачу, потом за меня возьмется физик, после него директор, который увидит, как я владею русским языком, и хоть кричи во весь голос, никто не подскажет, не выручит. Но, по крайней мере, никто не упрекнет меня в трусости.

В большом классе, куда мне велели войти, сидели три экзаменатора. Как мне показалось, они смотрели на меня, как крестьянин на лошадь: купить — не купить. Один из них, кажется, уже все для себя решил. Он, не ответив на мое приветствие, просто надел очки и уткнулся в газету. Я поздоровался второй раз, громче.

Мое второе приветствие вызвало у них смех. Наконец взялись за меня. Велели вытащить из коробочки бумажку. Тут я понял, что сейчас экзамен кончится. Решать какие-то задачи, выводить формулы я даже пробовать не буду, разве что если спросят о законе Ньютона или Ома.

Мне напоминают:

— Время идет, а вы у нас только третий.

Меня словно разбудили ото сна. Что за задачи, какие формулы? Оказалось, что для поступления в авиашколу, в которой готовят пилотов, надо быть только физически годным и соответствующим образом политически подготовленным. На бумажке, которую я вытащил, читаю вопрос: «На каком партийном съезде, по чьей инициативе и когда была создана коммунистическая партия?»

Просто чудеса! Но так было. От радости я чуть не забыл того, что так хорошо знал.

— Успокойтесь, — сказал мне председатель комиссии, — никто вас не торопит. Вспомните. Это из вашей школьной программы.

— Мне не надо вспоминать, могу ответить. Можно?

Ответом был кивок головой: можно.

Пары минут мне хватило, чтобы им нечего было добавить к моему ответу. На этот раз мне повезло, но ведь стоят еще две коробочки со сложенными бумажками. Вот этих мне надо бояться.

Тот, который глядел в газету, хочет знать:

— Как Ленин характеризовал большевистскую партию? — подождал немного и сам подсказал. — Как марк…

Спасибо ему за эту подсказку. С его помощью я вспомнил и продолжил:

— Как марксистскую партию нового типа.

Еще вопрос: где была основана и начала выходить газета «Искра»? Как я мог не знать о газете «Искра», если учитель истории только и делал, что вдалбливал нам этот материал. То же самое с еще одним вопросом, на который я должен был ответить: о подписанном в 1918 году мирном договоре с Германией. Это, оказывается, главное, что тогда должен был знать курсант, который со временем станет капитаном воздушного корабля с пассажирами.

Мне показали, откуда надо вытащить еще одну бумажку. Будущий пилот должен знать роман Михаила Шолохова «Поднятая целина» (второй том тогда еще не вышел) и роман Федора Гладкова «Цемент». Тут уж я почувствовал себя как рыба в воде. Читал, а как же! А о «Цементе» Гладкова мы даже писали контрольную работу.

По тому, как эти трое со мной прощались (вставали, пожимали мне руку, улыбались), я понял, что мои ответы их удовлетворили, если не больше того. Дали с собой несколько номеров журнала «Гражданская авиация», заметив, что желательно, чтобы я их внимательно прочел. Выходит, все идет на лад.

Выходить-то выходит, но для того, чтобы поступить в летное училище, мне не хватает двух лет. Принимают с восемнадцати, а не с шестнадцати. Если приемная комиссия меня пропустит, то покопаются в моих бумагах и спохватятся, что вместо метрики я приложил справку, что я, такой и такой-то, родился в 1915 году и что мои родители колхозники.

Это удостоверение мне выдал председатель сельсовета Ицик Учитель. Хотя его сестрички, вместе с которыми я учился, знали, сколько мне лет, но Ицик, сам человек очень порядочный, все же спросил меня, когда я родился. Как я сказал, так он и записал, подписался и поставил печать.

Еще об Ицике Учителе. Помнится, после войны я встретил его еще раз. Это было в Виннице. Он со специальным эшелоном, кажется, из Крыжополя[76], ехал в Биробиджан. Там он стал работать директором восьмилетней школы в Бирофельде[77].

Короче, сомнения не давали мне покоя, но оказалось, что благодаря Ицику Учителю, который невольно исказил правду о моем рождении, я безо всяких трудностей был зачислен курсантом Пятой авиашколы.

Сконфуженный, будто виноватый в том, что мне, в отличие от моих соседей, повезло, я все время тайком читал этот официальный документ, и мне все еще не верилось, что в нем имеюсь в виду именно я… Юношеские мечты. Кто может знать, возможно, я неожиданно, без всякого расчета, вытащил счастливый билет, который меня, обыкновенного бедного еврейского паренька, поведет в гору. Ничего себе, в девятнадцать лет стать летчиком!

Самолет приземляется. Пассажиры, довольные, что остались живы, аплодируют мне, как победителю или, если угодно, спасителю. Погоди, погоди, это еще не все, счастье может улыбнуться еще шире. Если уж на то пошло, то почему бы среди пассажиров не быть девушке, цветущей всеми цветами юности? Смуглая, с черными, как вишни, глазами, сама скромность. Словом, красота и обаяние. Было бы хорошо, чтобы такая красавица преподнесла мне цветы. Что она при этом скажет, уже не так важно. Мне хватит ее улыбки, но как бы ее задержать так, чтобы больше не отпускать — этого я еще не придумал… Да, меня занесло.