Горит ли Париж? - [77]

Де Голль знаком пригласил своего близкого соратника Жоффруа де Курселя прогуляться с ним по саду замка. Попыхивая английской сигаретой, он укрылся за стеной молчания. Курсель благоразумно не прерывал его мыслей. Ибо, как и все в его окружении, де Курсель знал, что де Голль следит за неожиданно упорными боями на подступах к Парижу не только глазами политика. Он следил за ними и как отец. На одном из самоходных противотанковых орудий, выезжавших в то утро из Рамбуйе, находился молодой морской лейтенант, гордый и подтянутый. То был единственный сын Шарля де Голля Филипп.

* * *

В десятке миль от великолепных башен Рамбуйе, срели скопища зеленых палаток у деревни Ментенон, еще один генерал проявлял нетерпение по поводу Парижа, которое могло соперничать с деголлевским. С полуночи предыдущего дня генерал-майор Леонард Т. Джероу, командир V корпуса американцев, куда входила дивизия Леклерка, не получал никаких известий о наступлении 2-й бронетанковой. Более того, он узнал о принятом лично Леклерком решении сместить линию наступления своей дивизии на 17 миль к юго-востоку не от 2-й бронетанковой, а от находившейся на ее фланге американской дивизии. В сердитой телеграмме в штаб первой армии Джероу сообщал: «2-я бронетанковая… ведет наступление из районов Арпажона и Лонжюмо к центру Парижа. Это противоречит боевому приказу № 21 от 22 августа и нарушает разграничительную линию между 2-й бронетанковой и 4-й дивизиями».

Теперь, вышагивая по штабному тенту, Джероу клялся своему начальнику оперативного отдела полковнику Джону Хиллу, что если бы Леклерк был американцем, то он немедленно отстранил его от командования. Раздражение Джероу усиливалось давлением со стороны Верховного командования, полагавшего, что укрепления противника на подступах к Парижу были тоньше бумаги, и ожидавшего, что Леклерк войдет в город к полудню.

Встревоженный сообщением Нордлинга, Брэдли ежечасно требовал объяснений, почему Париж еще не взят. Этот американец с вкрадчивым голосом не хотел рисковать, уповая на то, что германский комендант Парижа не передумает. В конце концов раздасадованный Брэдли издал новый приказ. «К черту престиж, — объявил он. — Прикажите 4-й (пехотной дивизии США) наступать прямо на город и освободить его».

К своему изумлению и неудовольствию Джероу, едва закончив бесполезные поиски Леклерка, получил распоряжение Брэдли, переведенное на суровый язык боевого приказа: «Абсолютно необходимо, чтобы подчиненные вам части незамедлительно вошли в Париж». В приказе говорилось далее, что ему следует ускорить продвижение 2-й бронетанковой и направить в город 4-ю американскую дивизию, «независимо» от места нахождения 2-й бронетанковой. Другими словами, если французы не способны первыми войти в Париж, то это сделают американцы из корпуса Джероу.

Джероу передал распоряжение 4-й дивизии, после чего написал сухое и резкое послание Леклерку, приказав командиру 2-й бронетанковой «вести самое решительное наступление сегодня во второй половине дня и вечером». Затем, по-прежнему не имея возможности связаться с Леклерком, он раздраженно приказал Хиллу лично доставить этот приказ по назначению. Когда Хилл уже забирался в свой джип, Джероу заявил ему: «Мне плевать, если для этого вам понадобится спуститься в ад и подняться обратно. Не возвращайтесь, пока не найдете этого француза».

* * *

Жак Филипп Леклерк в этот момент вонзал латунный наконечник своей ротанговой трости в асфальт сельской дороги — все еще в 10 милях от Парижа. В полумиле слева от себя он слышал орудийную стрельбу французских бронетанковых колонн, прорывавшихся через Круа-де-Берни. Ни Джероу, ни де Голлю не было необходимости поторапливать Леклерка в Париж. Его и так подхлестывали опасения, что вверенные ему части прибудут в столицу уже после того, как немецкий гарнизон приведет в действие взрывные устройства, установленные по всему городу. Со злостью и негодованием Леклерк был вынужден смириться с тем, что не сможет попасть в город в течение ближайших 12 часов.

Рыжеволосый капитан, кативший в своем джипе навстречу Леклерку во главе небольшого бронетанкового подразделения, также был разгневан. Дважды за последние полчаса у Раймона Дронна возникала уверенность, что дорога на Париж была открыта. И дважды его непосредственный начальник вежливо приказывал ему занять свое место в боевых порядках наступающих войск. Заметив Леклерка, Дронн выскочил из джипа и подбежал к своему командиру.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил Леклерк. Дронн доложил ему.

— Дронн, — продолжал Леклерк, — неужели вы не научились не подчиняться глупым приказам?

Схватив за локоть деликатного капитана, с которым они вместе служили уже четыре года, Леклерк сказал ему: «Я хочу, чтобы вы прорвались в Париж. Соберите все, что у вас есть, и отправляйтесь. Не ввязывайтесь в бой с немцами. Просто любыми путями попадите в город. Скажите нашим, чтобы они держались, мы прибудем завтра».

Дронн развернул свое маленькое подразделение и через 20 минут подготовил для прорыва в Париж. Чтобы вернуть знамя французской армии в столицу страны, Дронн располагал тремя «шерманами», названными в честь наполеоновских битв «Ромийи», «Монмирай» и «Шанпобер», и примерно шестью полугусеничными машинами. Рыжеволосый капитан, которому хотелось бы выглядеть красавцем перед парижанками, имел довольно неприглядный вид. Он не спал уже двое суток; под покрасневшими глазами появились мешки, борода спуталась от пота и грязи. С головы до ног он был перепачкан маслом, порохом и грязью, а на форме виднелись темные пятна пота. Для города, в памяти которого французская армия запечатлелась в образе офицеров в белых перчатках, с явным удовольствием покидавших «странную войну» 1940 года, Дронн был достойным символом новой эры.