Горестная история о Франсуа Вийоне - [23]

Но, описывая с помощью жестов и гримас помощника парижского прево, который занимался уголовными преступлениями, Франсуа все-таки старался сдерживать себя и не представлять того в чрезмерно смешном виде, опасаясь, как бы судьба не сыграла с ним дурную шутку и не заставила изображать перед Жаном Тюрканом уже не столь невинную комедию.

«Ведь всегда можно найти за что», — подумал он.

Затем он принялся весьма смешно передразнивать другого сотрапезника.

А Марго восхищало его сумасбродство.

— Здесь ты таких не встретишь. Сюда приходит народ горячий, шебутной, скрытный. А уж как доходит до расплаты, они все до грошика подсчитывают.

— Но ты их, надо думать, выколачиваешь из них все до гроша?

— Еще бы! — елейным голосом отвечал Антуан. — За это можешь не беспокоиться. Я своего не упущу.

— И правильно! — одобрил его школяр.

На самом деле он был ничуть не злой. Просто не хороший и не плохой. Настоящий мальчишка из народа, он мгновенно ухватывал какую-нибудь черточку, показавшуюся ему смешной, тут же окарикатуривал ее и использовал против дурака, который подарил ему такую возможность. Марго тоже доставалось, когда у него вдруг портилось настроение, а если она сердилась, Франсуа изображал ее так обаятельно, что в конце концов она разражалась смехом и говорила:

— Опять ты за свое… А других недостатков ты во мне не видишь?

— Поглядим, — отвечал ей Франсуа.

И вот однажды, когда за столом сидели Колен и Ренье со своими подружками, он прочитал с выражением, да еще помогая себе мимикой, сочиненную им балладу:

Слуга и кот толстухи я, но, право,

Меня глупцом за это грех считать:

Столь многим телеса ее по нраву,

Что вряд ли есть другая, ей под стать.

Пришли гуляки — мчусь вина достать,

Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,

И жду, пока лишатся гости прыти,

А после молвлю тем, кто пощедрей:

«Довольны девкой? Так не обходите

Притон, который мы содержим с ней».

— Эй! — крикнул удивленный Антуан. — Это что такое? О ком ты?

— Продолжай! — крайне серьезно молвил Монтиньи.

Но не всегда дела у нас на славу:

Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,

Я видеть не могу свою раззяву,

С нее срываю платье — и топтать.

В ответ же слышу ругань в бога мать

Да визг: «Антихрист! Ты никак в подпитье?» —

И тут пишу, прибегнув к мордобитью,

Марго расписку под носом скорей

В том, что не дам на ветер ей пустить я

Притон, который мы содержим с ней.

— Но это же про меня! — вновь воскликнул Антуан, которого описанная картина привела в совершенный восторг. — Марго, что ты на это скажешь? Ты ему рассказывала, что ли?

— Да заткнись ты! — бросила она ему. — Кто бы это ни был, ты или не ты, давай дослушаем до конца и не будем прерывать. А там поговорим.

— Да?

— Ну продолжай! — обратилась она к Франсуа. — Что там дальше?

— Да, да, что там дальше? — нетерпеливо спросил Антуан, внезапно переменившийся после реплики Марго.

— Тогда слушайте, — сказал Франсуа.

И насмешливым голосом, обращаясь к Марго и одновременно передразнивая ее, он дочитал свою балладу до посылки и под деланный смех Антуана продекламировал, влекомый ритмом:

В зной и мороз есть у меня укрытье,

И в нем могу — с блудницей блудник — жить я.

Любовниц новых мне не находите:

Лиса для лиса всех всегда милей.

Отрепье лишь в отрепье и рядите —

Нам с милой в честь бесчестье… Посетите

Притон, который мы содержим с ней[18].

Затем был некоторый миг ошеломленного молчания. Антуан смотрел на Марго; потом они, Колен с Колеттой, Ренье с Жаннетон, поскольку все узнали себя в стихотворении Франсуа, наперебой стали высказывать, что они думают, и не скрывали своего удивления.

— Так ты, выходит, поэт? — наконец произнес Ренье.

— Да просто я старался как можно лучше описать это место, — ответил Франсуа.

— И это тебе здорово удалось, — заметил Антуан. — Мне-то, конечно, все равно, но ты мог бы изобразить меня в более благородном виде. Я ж не для всякого бегаю за вином: зависит от человека. Для каждого свое обращение.

— Я передал главное, — ответил Франсуа. — Марго, а ты что скажешь?

Но Марго повернулась к нему спиной, и Колен, который не сумел еще перевести свои чувства в слова, встал с ликующим видом и вполголоса, словно говоря самому себе, произнес:

— Вот так-то вот. Вы его приветили, ублажаете, и он вас за это отблагодарил.

— Слышал, что сказал Колен? — обратилась к Франсуа разъяренная Марго. — И он прав. Представить меня как какую-то подстилку!

Франсуа сгреб ее в объятия.

— Нет! — возмущенно воскликнула она. — Пусти!

— Марго!

— Нет! Я зла как черт!

И она с достоинством удалилась, меж тем как Антуан и Колен тихо обсуждали в углу это происшествие.

Страшно огорченный Франсуа не посмел последовать за Марго, но и уйти тоже не решался, опасаясь, что если он уступит место, то все потеряет. В полном унынии он подошел к Монтиньи и спросил:

— Ренье, что я такого плохого сделал? Ты тоже осуждаешь меня?

— Ты еще совсем зеленый, — сказал Ренье.

— Наверно.

— Марго — женщина и предпочла бы, чтобы ты ее нарисовал в более привлекательном свете.

— А как?

— Ну сравнил бы ее с какой-нибудь знатной дамой, как заведено.

— Да?

— Да, — подтвердил Ренье. — И это чистая истина. Женщины не больно-то любят, когда их изображают такими, какие они есть. Им нужны восхваления.