Горение (полностью) - [28]

- Не орать! - "Игорек" увидел над собой того, кто метнулся белой тенью и выбил из руки нож. - Никто тебя не собирается убивать, мерзавец. Не орать.

А Лятоскович, выскочив из тюремного здания, поднял руки над головой и тонко, но п р и к а з н о крикнул:

- Стража! Ко мне!

Залязгали затворами жандармы, вышли из полосатых будок караульные - ружья наперевес; "политики" расступились, и Лятоскович прошел сквозь их молчаливый строй к "Игорьку", который по-прежнему лежал на земле вместе со своей кодлой.

- Как посмел выйти из камеры, сволочь?! - спросил Лятоскович и с остервенелой яростью ударил "Игорька" ногой под ребро, а потом всю его кодлу стал пинать - Анджея тоже.

- Не смейте избивать людей, которые действовали по вашему приказу, сказал бледный, тот, что нож выбивал. - А ребенка мучить, - он кивнул на Анджея, - зверство!

- Что?! - Лятоскович обернулся. - Да как вы смеете, Дзержинский?!

- Смею. И не кричите вроде бандита - вы ж страж закона. Посему мы повторяем наши требования: немедленно отправьте нас к местам ссылки и заранее сообщите адреса, чтобы мы имели возможность уведомить родных.

Лятоскович побледнел вроде "Игорька": со лба - к подбородку; мгновение колебался, как вести себя, а потом ответил:

- Хорошо. Вечером вы будете оповещены о моем решении.

А вечером камеры заперли. Стражники хихикали в глазки:

- Что, допрыгались, социалисты проклятые?! Таперь заместо вольной прогулки под конвоем будете ходить! Все, достукалися, голуби!

Те уголовники, что стали такими по горькому несчастью, "политикам" помогали, курьерами ночью были, ходили по тюрьме, ш е п о т передавали... Камера, где сидел "Игорек", была заперта - уголовных горемык он, агент охранки, душегуб и палач, побаивался.

Наутро во время подконвойной прогулки "политики", опять-таки по-вчерашнему негромкому окрику Дзержинского и Сладкопевцева, разоружили стражу, подвели побелевших служивых к воротам, распахнули их - унтер сразу же отдал ключи, сам помог трясущейся рукой замок отпереть ("Он бы на нашем месте всех перестрелял, - подумал Дзержинский, - видно, не верит до сих пор, что отпустим"), - и вытолкали наружу.

- Товарищи, вчера не голосовали семь человек с первого этажа. Повторяю, сказал Дзержинский, - побег считаю безумием: или нас подведут к виселице, или мы погибнем в тайге. О нашей же демонстрации узнает Россия, весь мир. Считаю побег ошибкой. Однако вопрос таков, что настаивать никто не имеет права каждый из семи неопрошенных имеет право уйти в тайгу. Голосуем...

Вечером, когда из Иркутска пришли войска и в тоненькой, ажурной повозочке на высоких рессорах приехал вице-губернатор, Лятоскович был отправлен на переговоры к восставшим.

- Господа, - начал он, прислонившись ртом к проему ворот. - Господа, я призываю вас к благоразумию. Вице-губернатор готов вступить в переговоры при условии, что вы снимете флаг.

Красный флаг с огромным словом "СВОБОДА" развевался над централом, и виден он был в закатном солнце далеко окрест, а особенно солдатам он был виден, и это раздражало вице-губернатора, ибо сам он на это - тьфу, и забыл! - он сам-то многое чего знает, а "темноте" это видеть не надобно, это может в них о с т а т ь с я; все можно вытравить, только память не вытравишь, она человеку придана в большей мере, чем разум.

- Красный флаг мы не снимем. Это раз. Вы удовлетворите все наши требования - два. После этого мы вступим в переговоры.

- Это кто ж мне такой ультиматум выносит? - поинтересовался Лятоскович.

- Русская революция, - ответил Дзержинский.

- Ружья изготовь! - длинно прокричали унтеры. Солдаты ружья вскинули, переглянулись, о чем-то тихо п е р е б р о с и л и с ь.

- Патрон загоняй! - еще длиннее пропели унтеры.

Обернулись унтеры на вице-губернатора, чтоб он ручкой махнул - "пли", но тот уткнулся в газету, которую ему передал адъютант, а в газете на первой полосе заголовок: "Заговорщиками убит министр внутренних дел Сипягин! Революционеры требуют отмены "чрезвычайных мер"!"

- Ну и что? - спросил вице-губернатор адъютанта. - Какое отношение имеет это, - он глянул на заголовок, - к тому, - вице-губернатор кивнул на восставшую тюрьму, где пели "Интернационал", - шустрые уголовники из бедолаг успели какими-то одним им ведомыми таинственными путями узнать о Сипягине и "политикам" эту новость незамедлительно сообщили.

- Ваше превосходительство, прямое. Шум будет-с. Не преминут в столицах обратить внимание. Стоит ли? Может, добром? Им же всем по пять лет Якутии сколько их навек успокоится? Сколько пересмотрит свои убеждения, только б домой, в привычное возвратиться? Шум будет-с, - повторил адъютант убежденно. Большой шум-с...

- Лятоскович! - крикнул вице-губернатор. Начальник тюрьмы прибежал резво, с п о н и м а н и е м.

- Попробуйте миром, - сказал вице-губернатор. - Я запрошу столицу и его сиятельство Павла Никодимыча...

Дзержинский оторвался глазом от тюремного забора и тихо сказал Сладкопевцеву и эсдеку Богданову:

- Все верно. Стрелять поостерегутся. Пошли писать ультиматум удовлетворят.

"Милостивый государь Сергей Дмитриевич!

На Ваш запрос No6812 честь имею сообщить, что фотографические карточки дворянина Феликса Эдмундова Дзержинского, приговоренного к пяти годам ссыльного поселения в Вилюйске, отправлены мною Вам при сем письме и переданы в железнодорожную жандармерию на предмет ознакомления с оной всех чинов пограничной стражи с целью немедленного заарестования означенного Дзержинского. Портрет Дзержинского отправлен мною также заведывающему заграничной агентурою в Берлине г. Гартингу для обнаружения Дзержинского, если он сумел уйти за границу Империи. При этом я ознакомил с его фотографиею и дал описание злоумышленника всем полицейским и жандармским чинам, несущим охрану сухопутной и морской границы на территории Королевства Польского.