Горение. Книга 1 - [47]

Студент отхлебнул глоток; дрожащей рукой поставил стакан на блюдце — тонко дзенькнуло стекло.

— После крупного провала, постигнувшего польскую социалистическую организацию в Петербурге, — продолжал студент, — среди уцелевшей от арестов молодежи возникла новая организация, сплотившая все социалистические силы сначала в Петербурге, а затем в Москве и в Киеве. Молодая польская интеллигенция организовала тайные типографии, транспортировала нелегальную литературу, перевозила через границу беглецов и оказывала множество услуг «Народной воле» и «Черному переделу», особенно ценных во времена жандармского охранника Судейкина.

Однако свою деятельность на русской почве польская организация считала только временной. Главной же ее задачей была подготовка к практической работе в Польше. Варынский едет в Петербург, чтобы попытаться там довести до конца дело договора с «Народной волей». Однако и на этот раз его старания не привели к положительным результатам, тем более, что Варынский наткнулся на провокатора Дегаева, что едва не окончилось трагически, так как за ним поехали в Варшаву шпионы. Только нахальному поведению филеров Варынский обязан своим спасением. Шпионы обратили на себя всеобщее внимание, и Варынский ускользнул из-под их надзора. Варынский был выхвачен из рядов партии вскоре после выхода первого номера газеты «Пролетариат». Совершенно случайный арест Варынского был сильным ударом для партии. Однако ее дела были поставлены так прочно, что исчезновение Варынского не вызвало даже временного ослабления деятельности «Пролетариата». Варынского заменяет Станислав Куницкий, ставший настоящей душой партии, объединившей вокруг себя передовую интеллигентную молодежь. Куницкий едет в Париж и при помощи тамошних эмигрантов основывает новый теоретический орган «Валька класс», редакция которого была поручена Дикштейну и Мендельсону.

Куницкий заключает договор с «Народной волей» от имени «Пролетариата»:

«В борьбе одним из наиболее действительных средств в руках партии является террор экономический и связанный с ним политический, проявляющийся в разных формах. Свою деятельность партия распространяет везде, где большинство населения говорит по-польски и где, вместе с тем, применимы ее программа и тактика. Подготовленные путем этой борьбы и сорганизованные на почве ее боевые силы будут в свое время употреблены как пособие к ниспровержению существующего правительства и к захвату власти Центральным Комитетом».

Кто идет на бой с угнетателями рабочего класса, — учил Куницкий, — тот прекрасно понимает, что ему ежеминутно грозит цитадель или Сибирь. Если он не чувствует в себе достаточного запаса сил, чтобы бороться на жизнь и смерть, пусть лучше отстранится. Лучше пусть нас будет меньше, но пусть между нами не будет предателей! Пусть каждый помнит, что всякого, кто будет предавать по каким бы то ни было побуждениям: из страха или из-за личных выгод, на свободе или в тюрьме, безусловно ожидает смерть. Устранение шпионов было единственным проявлением «террористической» деятельности партии «Пролетариат». Ни один из планов покушений на высших должностных лиц — планов, существовавших и разрабатываемых партией, не был приведен в исполнение…

«Пролетариат» закончил свое существование, так как почти все его члены были в цитадели, где им пришлось томиться очень долго, прежде чем их судьба была окончательно решена. «Пролетариат» был разгромлен, но идея польского социализма жива и поныне!

Студент шел на свое место под овацию: молодежь, она конспирации не учена, чувств скрывать не умеет, да и читал товарищ хорошо, будто о живых братьях — столько своего чувства вкладывал в строки чужого реферата.

… Дзержинский выходил с собрания кружка в задумчивости. Ударенный умом резким и быстрым, истинным умом политика, Дзержинский, слушая реферат, отметил, что Василевский словно бы слыхом не слыхал о главном, что определяло «Пролетариат», — о его интернациональной последовательности; документы эти словно бы проходили мимо него, оставленные безо всяких комментариев. Дзержинский отметил, что Василевский всюду подчеркивал — «Польское социалистическое движение», объединяя таким образом идеи «Пролетариата» с идеями ППС, а ведь разные были это идеи — и по своей внутренней, духовной структуре, и по внешним, тактическим взглядам. Отметил он, что, повествуя о подвижниках «Пролетариата», Василевский ставил на первое место «интеллигентную молодежь», а уж потом поминал рабочих; о крестьянах говорил мимоходом; выделял, что в России польские революционеры работали временно. Ни слова не было сказано и о том, что именно русское революционное движение, интернациональное по своей сути, было дрожжами, на которых поднялся польский пролетариат. Отметил Дзержинский и то, что реферат Василевского звучал как реквием по усопшему, реквием, который никак не был связан с задачами настоящего момента, тогда как к настоящему моменту подход у того же Василевского с Пилсудским был совершенно противоположен подходу Люксембург, Дзержинского, Барского и Мархлевского с Ганецким и Уншлихтом. ППС уже давно шла на разрыв с рабочим движением России, против польско-русского революционного союза, все более четко делала ставку на вооруженное национальное выступление, отрицая важность, нужность разъяснительной, пропагандистской работы; они играли в заговор, тогда как социал-демократия требовала не бланкистских «штучек», а железной дисциплины, сплоченности и точного теоретического фундамента, без которого все возможные действия обратились бы в стихию, шум, в кровь, ураган — в ничто, одним словом.