Горелый порох - [21]

Лютов и сам не раз слышал об этом печальном эпизоде. Во всей 10-й армии, с которой отступал он, пожалуй, не найти было ни роты, ни батареи, ни захудалого хозвзвода, где бы не знали о том, что случилось под Севском. Солдаты, всяк на свой лад, раздували слухи о позорном и трагичном факте. Лютов от работников разведотдела знал и то, что на одном из «юнкерсов» приземлился тогда сам Гудериан со свитой. И чуть не поплатился танковый генерал за самонадеянность: прилетели-таки наши самолеты и разгрузили на свой бывший аэродром весь бомбовый запас. Жутко было смотреть на пылающие немецкие самолеты, на мечущихся в расплохе генеральскую свиту и охрану. Фашисты, а страх тоже знают!.. Но досталось, как нередко бывало, и нашим артиллеристам, которые обороняли аэродром от гудериановских танков. Позже стало известно, что Гудериан в той бомбежке уцелел, а вот бригада противотанкистов потеряла еще несколько орудии — от своих же бомб…

Лютов, насмотревшись на силу, которая теперь продвигалась к фронту и уверившись в стабильности новой обороны, принял решение не переправляться через Зушу, а занять свое место на ее левом берегу. Отдал приказ на отрывку огневых позиций и капониров. Артиллеристы, изнуренные пешим переходом, запросили пощады: дать передышку — на часок-другой. Две бессонные ночи, утренний бой вымотали вконец силы и дух, и было видно, что это не прихоть солдат, а край их воли и человеческих возможностей. Бывший политрук, вызвавшись командовать остатками артбригады, смущался собственного самозванства. Его одолевало раздвоенное чувство: с одной стороны, ему было жалко солдат, с другой, — он страшился окончательного разгрома оставшейся батареи. А в этом была полная вероятность, если случится соприкосновение с противником при неподготовленности огневого рубежа.

Наводчик Донцов, заметив явную растерянность комбата и в ответ на его приказ «окопаться», втихую от своих огневиков сказал:

— Уходи, политрук, в свою пехоту. Обойдемся без ваших приказов. У батарейцев уже нет сил подчиняться… У них сейчас один командир: смерть или сон!

— Моя пехота уже там, сержант! — Лютов пнул сапогом в землю. — Под ней, матушкой, — перед ним вновь разверзнулась картина, как немецкие автоматчики добивали в окопах тяжело раненых красноармейцев — остатки его роты, как пленили ослабших духом и тронутых малыми ранами.

Донцов, заметив, как на костлявых скулах лейтенанта ходуном заходили желваки, попытался сгладить свою грубость перед ним.

— Теперь и нам один черт: что там, что тут, — Донцов тоже топнул по земле сапогом: — Война всех подравняет…

— Отменяю приказ. Пусть отдыхают бойцы, — легко сдался вдруг Лютов.

— Чего ж отменять? Приказ, он правильный. Иного в нашей ситуации не выдумаешь, — пошел на попятную и Донцов. — Возьмите, пожуйте — от тоски помогает, — наводчик протянул лейтенанту, заскорузлый сухарь. — У нашего шофера НЗ оказался… Хитрющий мужик, я вам скажу…

Лютов было отказался, конфузливо заотнекивался, но сержант настоял на своем.

Комбат, по совету Донцова, своего приказа отменять не стал. Но когда батарея сошла с дороги и на берегу развернулась, как и полагается, в изготовке к бою. Лютов обошел расчеты и организовал поочередную работу по отрывке огневых позиций: половина бойцов отдыхала, а другая копала землю. Сменяя друг друга, солдаты помаленьку восстанавливали свои силы и одновременно подвигалась работа по сооружению укрытий.

Для солдата-артиллериста пальба из собственных орудии или, наоборот, пережидание артналета со стороны противника — это еще не война. Война, каторга, смерть — это когда вместо пушки и карабина у тебя в руках лопата, лом, кайла и прочий шансовый «струмент» и над душой зануда-командир, бесконечно приказывающий, уговаривающим: копать, копать… Сменить позицию и снова — копать и копать. И денно и нощно — копать!.. Первым делом надлежит оборудовать огневую позицию для орудия, затем укрытие для тягача пушки и капониры для боезапаса. И уж в последнюю очередь огневик, каждый для себя, отрывает ровик или окопчик на случай артналета или бомбежки с воздуха. Нередко эти окопчики оставались последним прибежищем артиллериста — собственноручно приготовленная могилка. А чтобы всякая такая работа шла ходче, ретивые начальники, приказывая «копать», обычно напоминали солдатам о присяге, попугивали трибуналом, а то, наоборот, сулили медаль или благодарность генерала.

Комбат Лютов не хотел пугать бойцов трибуналом, ни стыдить присягой, не мог обещать ни наград, ни благодарных слов высокого начальства. Так уж вышло: после утреннего боя у артиллеристов, как и у самого пехотного политрука, не осталось начальства — ни командиров, ни комиссаров. И если солдатам уцелевшей батареи довольно было и одного лейтенанта Лютова, то сам Лютов нуждался в приказах и руководстве сверху, в прояснении обстановки и, конечно же, в ориентировке дальнейших действий. Не велика боевая единица — батарея пушек — «сорокопяток», но и она может стать силой только тогда, когда она организована и взаимодействует с другими подразделениями. После разгрома артбригады, ее штаба и комсостава, уцелевшая батарея нуждалась в переподчинении какой-либо действующей части, нуждалась, наконец, в снабжении питанием, боезапасами и горючим.