Гордость - [47]

– Слушай, знаешь что? Не хочу я этого слышать. У меня все норм. Как-нибудь увидимся, Дарий. И спасибо, что довез до дому.

С этим я переключаюсь на Уоррена и говорю – встретимся у дома через пару минут. Мне просто не терпится его увидеть и рассказать про Говард.

Едва я выхожу на улицу, на крыльцо взбегает Уоррен с этой его гладенькой улыбкой. И я сажусь, слушаю шутки про парней на спортплощадках, про других здешних общих знакомых – и все же что-то будто тянет меня через улицу. Тянет несильно, точно кто-то дотрагивается до нижнего края футболки или слегка постукивает по плечу.

Бросаю взгляд на одно из окон дома Дарси, вижу, что на нас смотрит Дарий. Быстро отвожу глаза. Уоррен стоит к дому спиной, и, пока он что-то выискивает в телефоне, я еще раз смотрю на окно. Секунду не отрываюсь от Дария, а он от меня.

– Зури Бенитес, – говорит Уоррен, – очень хотелось увидеть тебя снова.

Тут мне приходит эсэмэска. Опять Дарий.

И еще одна.

– Да чего ему надо? – говорю я вслух.

Уоррен оглядывается на окна на той стороне улицы.

– Ему тебя надо, Зури, – говорит он с ухмылкой. – А ты не обращай внимания.

Телефон все жужжит, я вижу, как Дарий лихорадочно набирает текст. Не могу я не обращать внимания – он мне сейчас всю память забьет.

Прости меня

Правда нужно сказать одну вещь

Уоррен не такой благородный

Я бы не стал тебе врать

Поверь пожалуйста

– Слушай, скажи ему, пусть сюда приходит, – произносит Уоррен, и я только что не подпрыгиваю. Он пытается заглянуть мне через плечо, я отстраняюсь.

Во что поверить? – отвечаю я. – Объясни наконец.

Смотрю, что Дарий приостанавливается, читает мои сообщения. Даже через улицу видно, как он вздергивает подбородок. Печатает снова.

Джиджи в пансионе потому что Уоррен сфотографировал ее в неприличном виде

Отправил своим друзьям

– Ни фига себе! – ахаю я.

Снимки разошлись по всей школе.

Поэтому она сейчас у бабушки.

Он ей испортил репутацию

Только никому не говори

Не хочу чтобы об этом знали

Я отрываюсь от телефона и смотрю на Дария, взгляды наши встречаются. Пытаюсь осмыслить то, что узнала про Уоррена, парня, который сидит со мной рядом. Он мне и в другом соврал? Из-за этого его едва не исключили? Не могу поверить. А потом думаю про Джорджию. Она обалденно славная. Разосланные фотографии – такого с ходу не выдумаешь. Желудок съеживается. Если бы такое случилось с одной из моих сестер… Мне даже до конца не додумать. Я бы на месте Дария Уоррена тоже терпеть не могла.

Он опять печатает. На экране мигают три точки.

Зури? – пишет он.

Я замираю.

Никому не скажу, – отвечаю я.

– Эй, Зури? Что. С. Тобой. Такое? – спрашивает Уоррен.

Я поворачиваюсь к нему, но мне трудно смотреть ему в лицо. Кровь кипит.

– Это правда? – спрашиваю я в упор. Гляжу на него, прищурившись.

– Зури, да что правда? Что вообще за жесть?

– То, что ты сделал с сестрой Дария.

– Блин, так вот он что тебе раззвонил? Слушай, я все могу объяснить.

Я встаю, хожу взад-вперед, голова так и гудит.

– Ты мне объясни одно: каким нужно быть подлюкой, чтобы фотографировать пятнадцатилетку? Ты вообще больной, Уоррен?

– А, вот оно как, да?

Он тоже поднимается. Стоит на ступеньку выше, нависает надо мной. Но меня так просто не запугаешь.

– Вали ты отсюда на хрен, Уоррен!

Он бросает на меня злобный взгляд, но подчиняется. За ним захлопывается калитка, он идет по улице, не оглядываясь. Из меня точно выкачали весь воздух, а сердце двинулось вспять. За одну минуту я от теплых чувств к Уоррену перешла к громким проклятиям.

Поднимаю глаза – Дарий все стоит у окна. Кивает мне, один раз. Закусив губу, я киваю в ответ. Дарий отходит от окна. Я опускаюсь на ступеньку, прячу лицо в ладонях.

– Что с тобой? – окликает меня сверху Дженайя.

Сестры смотрят вниз из окна спальни. У Мадрины отдернута занавеска. Похоже, весь квартал вытаращился на меня, Уоррена и Дария.

В этот-то миг я и понимаю окончательно, что после приезда в наш квартал двух этих парней изменилось все.

Глава двадцать первая

Я дохожу до двери Мадрины – она слегка приоткрыта. Вижу разноцветные стены, увешанные всякими яркими вещицами: репродукции Пикассо, африканские маски, карибские поделки и даже картинки, которые мы с сестрами намалевали в младших классах, – они висят в рамочках рядом с другими разномастными украшениями квартиры Мадрины. Именно Мадрина первой подарила мне тетрадку для записи стихов, именно она научила писать обо всем, что вижу.

– Мадрина! – зову я, и эхо отскакивает от стен. Мне нужно поговорить с Мадриной про этого парня. Про поцелуй. Про фотографии. Про что-то странное – толком не описать, – что плавает у меня внутри.

Осматриваю кухню, ванную, наконец слышу слабый голос, долетающий из-под закрытой двери в спальню. Сперва стучу. Потом вхожу и обнаруживаю, что Мадрина в постели.

– Мадрина, ты заболела? – спрашиваю я.

Я очень редко захожу к ней в спальню, потому что отродясь еще не видела, чтобы Мадрина в середине дня валялась в постели.

Бугор под одеялом смещается, она что-то бормочет.

– Мадрина? – Я медленно приближаюсь к кровати.

Она откидывает одеяло, и я впервые в жизни вижу мою Мадрину ненакрашенной. Она смуглее обычного, лицо кажется меньше. Морщины на лбу точно океанские волны, глаза глубокие, пронзительные, а тонкие губы растягиваются при виде меня в слабую улыбку.